Избранное

— Навряд ли тебе Пугач чем поможет, — покачал головой Иван Михайлович. — А впрочем, сходи, попытай. Скажи — раненые, безногие… Когда откажет, ты по богатеям зря не ходи — не сговориться с ними! Лучше вдову Майориху попроси — сама нужды хватила да и меньшой у нее на войне.

Хотя разговор был исчерпан и надо было уходить, окончательно обескураженный рыбак продолжал сидеть.

— Ну что ж, придется тебе к старосте идти, — сказал Иван Михайлович, поднимаясь с лавки.

— Прощайте, Иван Михайлыч. — Конон Степаныч тоже поднялся.

— Рыбку небось ловит, а вот не догадается… Убирай за ним теперь, — заворчала из-за перегородки хозяйка.

— Перестань, Марья, совести нет! — возвысил голос Иван Михайлович.

Конон Степаныч, уже наклонившийся под низкой притолокой, обернулся:

— Ужо, Михайлыч, пришлю бабу с рыбкой.

Бедняга шел, думая лишь о предстоящем разговоре с Пугачом.

Столь трудно разрешимый вопрос с подводой почти заслонил тревогу за сына: а вдруг он такой же калека, как Васька? Вот то-то дождался кормильца! Эхма! У тех все же семья крепкая, земли четыре души, молодая сноха работящая… А что они с Марфой станут делать, если сына кормить придется?

4

Вскоре после ухода Конона от Колесова всю деревню облетела весть о полученном письме. Бабы с коромыслами и позвякивающими пустыми ведрами чуть не бегом направлялись к колодцу. Зато очутившись там, уже не торопились никуда. Наполнив ведра, ставили их на землю, клали на них коромысла и отходили в сторону, готовясь побыть здесь в свое удовольствие. Вскоре собралось всех, вовсе дряхлых, пожилых и молодых, до двух десятков, что было для такого раннего часа — солнце еще только перешло за полдень — необычно и говорило о чрезвычайности взволновавшего деревню события.

Дело было вовсе не в возвращении двух раненых солдат — это случалось и раньше, и в Кудашеве, и в соседних деревнях: война уже второй год собирала с мужиков дань молодыми парнями, и вернувшийся инвалид — не в диковинку. Как-никак к Конону Степанычу и к Зададаевым сыновья все же вернутся — пусть и искалеченными, — а вот к бабке Агафье, и к Спиридоновым, и к старому Самойле, да и ко многим другим сынки уже не вернутся. Остались где-то там, на полях Галиции!

Нет, совсем иные обстоятельства, связанные с возвращением Василия Зададаева, возбуждали сейчас ненасытное бабье любопытство. Все не только в Кудашеве, но и в соседних деревнях знали, что его жена Ольга, выданная за него чуть не силком незадолго до войны и с первых дней замужества не ладившая с ним, сошлась с женатым Андреем Буяновым, садовником Балинских, которого барину удалось вернуть из армии. Таких здоровых молодых людей, как он, в то время в волости почти не оставалось. А женолюбив он был и предприимчив по этой части непомерно. Впрочем, бесчисленные измены жене не мешали ему оставаться внимательным мужем и ласковым отцом: изба его кишела ребятишками.

5

— Ух, бабы, быть теперь беде, это как пить дать, — убежденно, не скрывая злорадства, говорит, поставив ведра и подходя к группе женщин, молодая востролицая Анна Филатова. — И не жалко — поделом вору мука!

Анна сама солдатка и гордится своей неприступностью.

— Да, легко сказать, от такого охальника попробуй-ка отгородись! Как смола липнет, — вздыхает баба постарше, добродушная Марфа, по-старушечьи проводя рукой по впавшим губам.

— То-то ейная свекровь расходилась, мимо зададаевского двора шла я, так в окно все слыхать, — присоединилась к разговору веснушчатая, пронырливая Нюрка Спиридонова. Все подвинулись к ней, чуть не зажмуриваясь от предвкушения свежих подробностей.

— Как же она Ольге выговаривает, родимые мои, так и ремизит: «Отхозяйничала тут, стерьвя! Свекром помыкаешь, вокруг пальца его обвела, стакнулась с ним и всем в доме вертишь. Мать ни при чем стала… Вот будет тебе, потаскуха, погоди ужо!» — Нюра говорила шепотом, оглядываясь, точно боялась, что ее подслушают, как она только что подслушивала под окном Зададаевых.

— Что и говорить, бабка Авдотья сурьезная. Теперь Ольгу со свету сживет, — заметил кто-то.

Наступило короткое молчание.

— Ну что ж, — снова заговорила, поправляя двумя руками выбившиеся из-под платка волосы, Филатова. — Надо было себя блюсти. Теперь расхлебывай, коли заслужила. Как же другие…

— Хорошо вот тебе поучать, Анна, — ответила ей Марфа, видимо искренне сочувствовавшая Ольге и пытавшаяся оградить ее, сколько можно, от нападок. — И с тобой бы это могло случиться, кабы нашелся кто…

— Что ж я, хуже Ольги, что ли?

— Зачем хуже, никто не говорит. Да вот вы с бабкой да невесткой молельню у себя устроили — у вас в избе ладаном, как в церкви, пахнет, только знаете, что поклоны бить, лампады жечь да монашков принимать…

— Известно, грехи замаливают…

— С дьячковским сынком…

В толпе хихикнули. Анна гневно сдвинула брови, хотела было ответить, и — кто знает? — вспыхнула бы, может, слово за слово, одна из тех частых в деревне злых ссор, возникающих из-за пустяков и нередко ведущих к темной мужицкой мести и лютой вражде между семьями. Но тут подбежала, запыхавшись, женщина. Она с ходу затараторила, обтирая углы рта кончиком платка: