Избранное

— Помогай и споспешествуй вам бог в делах ваших, — начал привычно певуче священник. — Без молитвы, сами знаете, толку от трудов не бывает. А вы вот святой храм забыли, редко ходите, нынче поля не кропили, молебны не заказываете. И аз, скромный ваш пастырь, возношу за вас молитвы о вашем благополучии, об изобилии плодов земных… Но и вам, други, надо порадеть о служителях божиих…

Отец Иоанн понемногу сбился с первоначального торжественного тона, стал говорить горячее, упрекать в нерадении и невыполнении долга перед церковью. Руками, вначале благообразно опущенными вдоль тела, как во время богослужения, он стал помогать своей речи. Мужики сперва более смотрели на оратора, чем слушали, но поняв, что дело сейчас коснется их тощих достатков, насторожились.

— Как же так, — нервно жестикулируя, продолжал священник. — Уговор был за обход деревни в Миколу, с молебнами и каждением в каждом доме, по полтиннику со двора, пятку яиц и мукой или хлебом по два фунта. А что дали? — Говоривший перевел дух. — Псаломщик за яйцами приехал — точно на смех: кузовки не собрал… И по сие время не донесли. А хлеба и вовсе не дали…

— У нас самих его нет, отче святой, — громко, с насмешкой произнес один из Дутовых.

Ничуть не смутившись, отец Иоанн продолжал еще горячее:

— Сам заслужил, коли без хлеба. Значит, не работаешь, нерадив или пьяница… Без страха божьего живешь!

— Нам и земного страха довольно нагоняют.

— А ты не перебивай, когда батюшка говорит… И за требы платить перестали. За панихиду со свечами два рубля положено, а ваша Устинья своего мужика хоронить привезла, восемь гривен сунула и была такова… Холста только посулила…

— Откуда ей взять, батюшка? — встал со своего места Сергей Архипович и резко шагнул вперед. — Муж у Устиньи помер — это раз. Сын на войне пропал — это два. Девчонка на руках осталась. Она на похороны да поминки последнюю овцу старосте продала… Нельзя разве денег с нее не брать?

Попик не уступил.

— Мне с детьми да матушкой тоже жить надо. Начни даром служить — все нищими станут. Не по миру же идти. И мне нелегко приходится. Вот на духов день архиерей приезжал — своих денег более сорока рублей извел…

— Зато крупитчатых пирогов вволю поел! — крикнул кто-то.

Взрыв смеха всколыхнул толпу.

— Да что вы все перечите? Вот не стану служить, так узнаете. Будете, аки псы, помирать без отходной, венчать не буду…

— Ну что ж, — озорно блеснув глазами, внятно проговорил Василий Дутов, красивый румяный мужчина с черными усиками. — Парням своим шепнем — они без венца обойдутся… Вокруг бороны, и поп в стороны…

Кругом снова громко и недобро засмеялись.

— Он что это — от церкви отбить хочет? Староста, что это у тебя — бунт? — Отец Иоанн растерянно обернулся к сидевшему на бревнах Пугачу. Тот, нахлобучив картуз, рассматривал свои сапоги, очевидно соображая, как ему удовлетворить попа, не ссорясь с односельчанами. — Слышишь, слышишь, что говорят? Богохульствовать даешь… Я в консисторию пожалуюсь.

— Бог с вами, батюшка, у нас начальство почитают. — Пугач упругим движением поднялся с бревен. — Нехватки нас заели, вот и все. Не то что с богом, подчас не знаем, как с царем рассчитаться. Ну, мужички, как определим? Я думаю, надо положить батюшке за престольные праздники деньгами и яйцами по-прежнему, а вот хлебом пусть весной не берет. На Фролов день по фунту со двора накинем, и хорошо будет…

— Как же это? Мне убыток! Выходит, я по фунту с дома не доберу. Нет, братцы, надо прибавить!

Торговались долго и упорно. Отец Иоанн кипятился, грозил, упрашивал, мужики не уступали. Сошлись на их цене, отменив, однако, молебны: вместо батюшки деревню поручалось отныне обходить псаломщику с кропилом и святой водой.

7

Отец Иоанн, охрипший и измученный, с потемневшим под мышками подрясником, пошел после сходки к старосте. Возле избы дремал старый церковный мерин, впряженный в покрытый затвердевшей грязью еле живой тарантас. Наступивший на вожжу вислогубый конь стоял с подтянутой набок головой.

— Эх, лодырь, переступить не можешь, — проговорил Пугач, проворно подойдя к лошади и выпрастывая вожжи. — Уладится все, батюшка, не беспокойтесь. И не сумлевайтесь, — добавил он потише, — о Дутовых будет сообщено, где положено. Еще Колобов этот, кривой черт, прости господи, на нашу беду возвратился. Что его на заводе до смерти не задавило! Такой вредный, окаянный, и дошлый — до всего доходит, все ему надо знать…

— Завтра ваш Петр Алексеев своего новопреставленного младенца хоронить повезет, так ты собери нынче яйца и пришли, — сказал занятый своим священник. — Мне лишнюю подводу не гонять.

У обшитой тесом крашеной избы Осипа Емельяновича дожидался Конон Степаныч. Он сидел на корточках в тени акаций и поспешил подняться, увидев подходивших. Картуз он так и держал в руке.

— С чем пришел, паря? — дружелюбно обратился к нему староста.

— Мне бы подводу, Осип Емельяныч.

— Не о том я! Недаром говорится: рыбак — чудак, — усмехнулся староста. — С чем, я спрашиваю, — со щукой или налимами? Небось догадался, батюшка приехал, надо свежей рыбой угостить…