Избранное

Идеи алеаторики при всей их авангардной новизне коренятся в самой основе творчества — свободного, нестесненного фиксированными рамками и связанного с таинством случайности. Стоит вспомнить, что лет двести тому назад музыкант-исполнитель куда меньше был зависим от точного нотного текста и обычно владел искусством импровизации. Импровизировали поэты, а бессмертное искусство театра commedia dell’arte немыслимо было без переделок текста и без выдумок, которые рождались прямо по ходу исполнения пьесы.

Исходя из всего сказанного здесь об алеаторике, автор, разумеется, мог бы сказать, что, отказываясь кое-где в своей прозе от точной фиксации текста (то есть от точности показаний!), он опирается на известные классические традиции. Он мог бы даже поставить это себе в заслугу, сославшись на то, что сейчас вновь начался поход в защиту классического наследия и против модернизма. Но вряд ли эти доводы будут приняты, если суд установит, что свидетельства обвиняемого…

Суд? Какой суд? Я не хотел говорить о суде. Простите. Случайная оговорка. Как все-таки мы поддаемся случайности!.. Что ж, если это наше печальное свойство не оправдывает — пусть оно хотя бы объясняет нас.

Тетрадь первая

Праздничная увертюра

С сегодняшнего дня я квартирант у старика, чья изба странным образом — углом, а не всею стеной, выходит на пятачок — то ли площадь, то ли незастроенный участок той самой деревни, неподалеку от которой строится Медведь. Нас привезли сюда из города прямо средь воскресного дня, мы подхватили свои кто зеленый рюкзак, кто нелепый на здешней натуре импортный чемодан с застежками и ремешочками, и разошлись по указанным каждому хозяевам. Но уже спустя каких-то четверть часа оказалось, что все приехавшие горожане вышли на улицу и по двое, по трое потянулись на пятачок. Вышел сюда же и я, ступив лишь несколько шагов от своего крыльца. А следом за мной спустился с крыльца старик, мой хозяин. Он остановился рядом и сказал: «Храмовый праздник у нас, видишь, мил человек».

На пятачке царило веселье, на которое мы, городские, стали глядеть с восторженной любознательностью и в некотором стеснении. Как описать мне эту картину? Тут и там бабы торгуют с дощатых столов кто ягодами и яблоками, кто раскрашенными игрушками, у одной истошно кричащий рыжий петух и кучка яиц, у другой — молоко и на марле творог. Верещат свиристелки, тянется тещин язык, гудят свое «уди-уди» пищики. Здесь же гармонист осовело без роздыху выхлестывает из мехов «тир-да и тир-да», и под эту музыку пляшут парни и девки. Все здорово навеселе. Перевизгивая гармошку, женский голос выкрикивает истошно:

В поле ягодка созрела,
Стучит в лесу дятел,
А я замуж захотела,
Да некому взяти!

Гармонь едва успела сделать повтор, как шершаво въехало мужское — на несколько иную вариацию:

Каравай, каравай,
Кого хочешь, выбирай,
Девки будут нам давать,
А мы будем выбирать!

Девки прыскают и деланно смущаются, одна из них бьет кулачком по спине парня, спевшего частушку. Мы, горожане смеемся вместе со всеми — чуть громче, может быть, чем надо.

Мимо нас, крича «поберегись!», рабочие проносят бревенчатую конструкцию. Они идут туда, где видны контуры двух огромных лап Медведя. Конструкция тяжела, и несколько человек из только что приехавших горожан бросаются на помощь местным, которые, как видно, работают и в воскресенье.

А визгливый голос меж тем выпевает:

Ой, мамаша, ой, папаша,
С вам жить приятно,
Только с Ванькой веселей,
Не пойду обратно!

Не дожидаясь отыгрыша гармониста, разухабистый малый выстреливает в ответ:

То ли Ваньке, то ли Феде,
Кто кому достанется,
А выйдут девки за Медведя,
X.. нам что останется!

Парни ржут, девки и бабы пытаются подавить улыбочки, городские, естественно, в некотором недоумении. Парень, спевший частушку, наслаждается общим к нему вниманием. Как раз через площадку, где танцуют, несли еще одну бревенчатую сбивку, круг плясунов распадается, гармонь, взвизгнув невпопад разок-другой, умолкает.

— Похабник ты, Николай, похабник! — ткнула в парня одна из торговок. — Отродяся ни у нас, ни в Рождествено, нигде такого похабника не было! Побойся Бога!

— Теть Варвара, че бояться-то! Бог высоко да далеко, а Медведь-то — он под боком! — хохоча, ответил ей Николай.

— Тьфу! Антихрист! — дружно загалдели бабы. — С ума спятили мужики! И без Медведя вашего жили, детей рожали!

Кто-то из мужиков — нервный, в красной рубахе, сухой и длиннорукий, в сердцах замахал на них:

— Дуры! Посмотреть на вас — глупые вы, одно слово — баба! Ишь ты, — жили! А как жили? Как? Детей! А на кой их, детей-то? Чтоб и им так жить, как вы? Не-е-т! — грозит он им с убежденностью. — Теперя так не будет! Теперя мы… мы теперя!..