Избранное

— Извините, я хочу вам возразить. Я не вижу логики в ваших словах, — сказал Сима со скрипом в голосе и покосился на старика. Тот подался вперед и одновременно к Симе, чтобы приблизить к нему свое левое ухо. У старика был выразительной линии профиль: пропорциональные подбородок и лоб, чуть выдвинутые, как будто он на что-то дул, рельефные губы и длинный, но не опущенный книзу, а курносый, придававший профилю что-то лисье, нос. Вместе с прилегающей к макушке шапочкой все это было похоже на головы тех смешноватых фигурок, что бежали, боролись мечами на стенках греческих ваз.

— Я слушаю. Логика? Я слушаю. Мне очень интересно, — сказал старик, поскольку пауза затянулась, а он был воплощение вежливости и внимания.

Сима вздохнул, набрал воздуха для готовой уже тирады. Все равно старик ни черта не поймет, но почему-то хотелось ответить. Хотя, конечно, он знал, почему. Поперек горла это всенародное самодовольство. «Мы — евреи», «мы — не такие», «мы — лучше других», «мы, мы, мы»…

— Я вернусь к вашим словам. «Мы один народ». Англичане тоже один народ, французы — один народ, итальянцы… Евреи в меньшей степени один народ, чем другие. Я вырос в России, вы — я не знаю, откуда вы?..

— Из Польши, вы — из России? — прекрасно, очень хорошо! — из России здесь, в Израиле, столько хороших людей!..

— …вы из Польши, а вот этот, что сейчас обгоняет нас, наверное, из Марокко или из Египта, и мы далеко не один народ в том смысле, в каком один народ французы или англичане: у них была одна история, один язык, одна традиция, а у нас? Это, во-первых. Во-вторых, вы сказали так: ты образованный и умный, а я бедный и простой. Тут нет логики. Образованный и умный может быть одновременно бедным и простым. И, напротив, богатый и надменный человек может быть безграмотен и полный осел. Кроме того, что значит «ты отнесся ко мне, как к равному»? Ничего подобного. Как более молодой к старику. И уж конечно, не как еврей к еврею. Просто как к старому человеку.

Вдруг рука соседа коснулась сгиба Симиного локтя. Рука эта мелко-мелко тряслась, Сима, бросив взгляд на нее, посмотрел на соседа. Тот смеялся.

— Нет логики? Я понимаю, я понимаю! Вы знаете, что я вспомнил? Есть такая поговорка, вы ее слышали? Тоже без логики. — И вдруг на чистейшем русском языке старик со все той же присущей его речи медлительной, важной манерой изрек: — «Лучше быть богатым и здоровым, чем хоть и бедным, но больным».

Сима расхохотался. Он, конечно, эту шутку знал. Но старик произнес ее так уморительно! И к тому же — на русском языке! Черт возьми, он вовсе не примитивен, этот Божий человек, этот дервиш от иудаизма.

— Теперь послушайте. Греческая логика — хороший инструмент. Но ее возможности ограничены. Во многих сферах жизни логика не имеет смысла. — Старик вещал, одним и тем же соразмерным движением простирая руки вперед, к ветровому стеклу, как будто устанавливая перед собою невидимые кубики. — Если из логической посылки обязательно следует необходимое заключение, значит, мы имеем дело с простейшим предметом. Объекты достаточно сложные логике не подчиняются.

— Что-что? — переспросил Сима. Он слышал что-то весьма любопытное. — Сложные объекты? Что же вы называете сложным? Движения светил, по-вашему, — это просто?

— Я думаю, что — да, это просто. Пусть уважаемый господин извинит меня за это отступление, я не хотел с вами спорить. Я только хочу вам указать на то, что и вы оказались выше логики, когда изволили прокомментировать мои слова. С точки зрения логики мои слова об образованном и бедном были, действительно, абсурдны. Но вы своим ответом показали, что значение, которое я в них вложил, было вами воспринято и понято. Таким образом, — и здесь я, делая вывод, следую вашей логике, — вы оказались вне логического, то есть в сфере более высокой.

— Ну, знаете… Если не логика… Как же тогда доказать… свое… Свою правоту?

Вдруг он почувствовал какую-то младенческую беспомощность. Такое с ним случалось два-три раза в жизни — однажды на операционном столе, когда резали аппендикс, и наркоз уже прекратил свое действие, другой раз на собрании, когда его уличали в тайной связи с сотрудницей, третий… Может быть, третий — сейчас. Почему — он не мог объяснить. И это внезапное чувство беспомощности и необъяснимость этого чувства внушили ему против воли — против логики, как он тут же и отметил, — что старик, если и не прав, то во всяком случае ближе к истине, чем он, Сима, с его убежденностью в силе логики.

— В какой же это сфере… я оказался? — продолжил он, уже зная, что с очередным ответом испытает новое поражение, и ожидание его несло с собой какое-то мазохистское наслаждение.

— Это сфера духовного, — проговорил старик. — Обращения к Богу.

Сима был разочарован.

— Как вы, конечно, заметили, я неверующий.