Избранное

И они стали болтать, а потом Татти замурлыкала песенку:

— Солнышко, солнышко, рыжий лохматый пес, — пела она, — кто тебя на небо занес? Что за дом у рыжего пса — голубые небеса! Хочешь пить? Вот плывут облака — попей из облака молока. Хочешь, рыжий, поесть? Краюха-месяц на небе есть. А если спать, лохматый, пора — вон торчит из-за леса гора, уходи-ка, солнышко-пес, за гору, улезай в конуру. Солнышко, солнышко, не пора ли встати? Посвети, пожалуйста, Клеффу и Татти, очень скучно в эдакой тьме идти — рыжик-солнышко, посвети!

Они остановились, потому что с необыкновенной вдруг нахлынувшей на него нежностью Клефф стал целовать Татти и говорить, что он любит, любит, любит ее…

Пошли опять, и Татти придумала идти с закрытыми глазами. Все равно ничего не видно, объяснила она, а глаза все равно слипаются. Клефф опустил веки и почувствовал истинное блаженство. Теперь они шли, едва не засыпая. Некий сторож внутри этих двух утомленных существ не давал им упасть лицами в пыль, и среди забытья Клефф постоянно ощущал, что Татти здесь, рядом с ним, и она держит его за руку. Это чувство было единственным из всего живого и человеческого, что еще оставалось в нем.

1970

Крыло

— Да, — сказала жена, странно, будто впервые меня увидев, посмотрела в мое лицо и протянула трубку. — Тебя.

Было совсем уже к ночи.

— Слушаю.

Кто-то дышал, казалось, в самое ухо, рядом, без всякого телефона, неровно, как дышит лихорадочный, с сильным жаром больной.

— Антонина… с которой… — с двумя короткими тяжкими вздохами проговорил мужской голос. — Помните?

Я закрыл и открыл глаза — с тем нарочитым усилием век, какое производят, чтоб избавиться от помехи, не дающей видеть.

— Кто?

Мужчина ответил — поспешно, как мне показалось: «Тина».

Разве кто-то еще мог называть ее так — именем, которое я же и придумал ей? — мелькнуло у меня.

Жена ушла в спальню. Я слышал в трубке все то же больное дыхание, и еще мне почудилось, что там, у плеча мужчины, глухо, сдерживаясь, потихоньку рыдают.

— Вы где? — спросил я, чувствуя уже холодный страх.

— На вокзале, — ответил он.

Теперь и мне приходилось стараться, чтобы проталкивать воздух в свои легкие.

Она всегда, спустя и годы после разрыва, пыталась настичь меня. Но сейчас, после этих моих семи лет в Париже, — что ей делать здесь, где-нибудь на Гар-дю-Нор?.. Это ужасно, подло испугавшись, сказал я себе, если она нашла меня тут.

Мы молчали.

— Вы муж? — спросил я.

— Да. Муж.