Избранное

Признаться, и раньше я видел таких «охотников», и раньше они поражали меня своей меткостью — нырнул соколок, прощай какая-нибудь полевка, но никогда они не вызывали во мне такого восторга.

Добро пожаловать, птица!

День уже клонился к закату, скоро вечер, но я не вижу, чтобы кровников мирили. Все заняты пахотой, веселятся, играет музыка, кричат на разные лады, а кровников не видно.

Я уже готов был посчитать Арама за брехуна, при встрече дать ему пару тумаков за хвастовство, за обман, как вдруг услышал:

— И-и-ду-у-т!

С пригорка со стороны Узунлара спускались люди. Среди них я сразу узнал Мусу Караева, отца Али. Не узнать Мусу Караева! Он такой же, как и мой отец, великан с большими жилистыми руками, загорелыми дочерна, высокий, несмотря на неимоверную жару, в лохматой бараньей папахе. Попробуй не заметь такого.

Прямо по свежевспаханной земле гости направились к людям, толпившимся посреди поля. Я и сейчас помню поименно, какие важные собрались люди для этой встречи: дедушка Апет, свистульных дел мастер Савад, гончар Хосров, все нгерское начальство, даже всегда важный, надутый Гайк — рассыльный при сельсовете. Почему у него такая спесь? А из-за голоса. Кривой, весь перекрученный, как виноградная лоза, тщедушный Гайк обладал поистине громовым голосом. Такой голос в то время считался редким даром, он заменял радио и телефон одновременно. Не в обиду будет сказано: этот голос кормил человека при всех властях. Кормит и сейчас. Вот какой у Гайка был дар. Какой он важный начальник в Нгере!

Нгерцы, видно, ждали узунларцев и сразу пошли им навстречу. С той и другой стороны в воздух полетели шапки — знак приветствия. Стороны приближались, и Муса Караев, возглавляющий группу узунларцев, выступив вперед, низко поклонился нгерцам, поздравив их с первой бороздой.

Нгерцы поблагодарили за добрые слова, а заодно за быков, которых они пригнали им в помощь.

После недолгих слов Муса Караев, показав рукой на одного из узунларцев, сказал:

— Мы привели к вам самого старшего из рода Агаевых, чтобы сегодня положить конец крови, которая вот уже восемьдесят лет льется между двумя родами. Многие даже забыли имя убийцы, почему он убил, но месть продолжается, от отца к сыну, от сына к сыну… Наш аксакал от имени Агаевых пришел сказать, что месть со стороны его рода снята, Новруз со своим сыном может вернуться в свой родной кишлак.

Кровники вышли и стали один против другого. Весь белый, усохший старик, загорелый до черноты, и наш Новруз-ами. Азиз стал рядом с отцом. Кровники подали друг другу руки. Муса Караев обнажил кинжал, который висел на поясе, и оба кровника, взявшись за руки, прошли под ним.

Я вспомнил, как Аво когда-то, в пору его атаманства, заставлял нас пройти под его мечом, что означало присягать его власти. Значит, это не выдумка Аво, где-то он прочитал, применил какой-нибудь стародавний обряд, оставленный нам нашими предками. Здесь это, должно быть, означало мир и вечную дружбу!

Кто-то взял меня за руку и оттащил в сторону. Васак.

— Аисты вернулись, — только успел выдавить он, и засверкали пятки. Васак был не один, за ним неслась толпа ребятни, моих сверстников и помоложе.

Тропинка, по которой они бежали, полого поднималась вверх. И я знал, куда они бегут. Вон за тем бугром, у подножья высоких скал, затертый ими со всех сторон — небольшой омут, покрытый зеленой ряской. Сколько бы солнце ни палило его, сколько бы ни таскали крестьяне для полива этой зеленой мути, воды в омуте не убывало. Должно быть, сюда все-таки просачивалась свежая вода. Такое никудышное займище, а любителей поживиться здесь невпроворот. Прежде всего облюбовали его буйволы, великие любители всякой грязи. Собственно, буйволы не грязь любят, а воду, холодную, проточную, чтобы просвежиться, спасаться от летнего зноя, заодно от разной жалящей твари, от которой спасу нет бедным животным в жару. Но что поделаешь, если в Нгере прозрачная, проточная вода — это займище площадью не больше трех гумен, если их сложить вместе. Какой крохотный водоем, а сколько здесь обитает разной нечисти. От одних только концертов лягушек можно было оглохнуть. И этот ничем не примечательный, вонючий омут со стылой, застоявшейся жижицей с давних пор был прибежищем аистов, их родным домом. Они к нему и возвращались. Оказывается, им здесь такая пожива эта разномастная зеленая муть. Обидно даже. Такие гордые птицы, а кормятся нечистью. Я даже видел однажды, как аист, высоко закинув голову, с наслаждением глотал лягушку.

Прилетая к нам, аисты селились на скалах, выбирая для своих огромных гнезд копну сена на самых высоких кручах, как им и полагалось селиться, непостижимо высоко, красиво, а тут такая досада — всякая нечисть.

Но что бы там ни было — аисты. Аисты вернулись. И я бегу за Васаком.

— Эй, Васак, Арсен…

Это кричали нам вслед Сурен и Сержик. Сержик — это тот гахтакан, сирота из сгоревшей Шуши, которого усыновил отец Сурика, свистульных дел мастер Савад. Только теперь никто Сержика гахтаканом не называет. Какой он гахтакан! Он теперь наш, нгерец, роднее родного во всем Нгере.

— Эй-й! — отозвались мы.