Избранное

Она вечно наедается какой-нибудь дряни, когда мы до зарезу нужны бабушке. Сейчас идет сбор тута, так у Марал появилась страсть к лебеде. Как будто лебеда только затем и растет, чтобы быть съеденной нашей Марал!

Когда корову ставят в хлев, она сразу же начинает толстеть. И как не толстеть, если за ней такой уход!

Возвращается дед из гончарной, а у него на всякий случай в руках маленький орак, серп без зазубрин, и, смотришь, в яслях перед носом Марал охапка свежей травы. Вернется отец — тоже не забудет ее. А заботам бабушки просто нет конца. Она пичкает Марал какими-то ветками и листьями и уверяет, что от них молоко густеет. А нас эта ненасытная, вечно жующая животина совсем изводит. Не успеваем мы с Аво перевести дух после сбора тута, как бабушка сует нам в руки орак и выпроваживает за ворота.

Никто не знает так много овражков и закраек, заросших густой, сочной травой, — мы возвращаемся домой, горбясь под тяжелой ношей. И куда все это девает Марал?

Вот и сегодня выпроводила нас бабушка за травой. Только мы с Аво принялись за дело, как с горы, на склоне которой паслось стадо, стал спускаться мальчик. На нем широченные штаны, подвернутые снизу. Рубашка тоже с чужого плеча, и длинные рукава болтаются на нем, как на чучеле. Голова покрыта соломенной шляпой с широкими полями, какие делают в деревнях из пшеничной соломы. Лицо черное, словно вымазанное углем.

Мальчик приближался к нам неторопливыми шагами, на ходу обрывая губами ягоды с веточек земляники, которые он держал в руке. Перестав косить траву, мы вгляделись в него.

— Пропади ты пропадом, — сказал Аво, — да ведь это Азиз!

— Что, не признали? — Он хитро прищурил глаза, как это делал его отец.

— Да. Какой ты стал, совсем не узнать!

— Разбогатею, значит?

— Выходит, так.

Азиз снова принялся изображать своего хозяина. Чего он только с собой не проделывал; вдруг выкатывал перед собой огромное брюхо, потом снова убирал его. И, заложив руки за спину, вращал, вращал свирепыми глазами.

— Только вы не особенно бойтесь меня, — успокоил он нас, — хозяин я буду добрый. Совсем добрый, как ваш Магомет. Как он у вас называется?

— Иисус Христос, — подсказал я. — Когда его били по одной щеке, он подставлял другую.

— Буду как Иисус Христос, — подхватил Азиз, скривив лицо, — муху пальцем не трону.

— Тогда ты не будешь хозяином, — серьезно заметил Аво. — Какой же из тебя богач, если бить не будешь!

— А не буду богатым, очень нужно! — бросил Азиз и поднес ко рту забытый пучок земляники. Некоторое время он молча объедал ягоды.

Я вспомнил, как после избиения Новруза-ами, его отца, он ходил сам не свой.

— А как твой отец, Азиз? Теперь ему лучше? — спросил я.

Азиз оборвал последние ягоды, бросил пучок.

— А разве вы ничего не слышали?

— Услышишь, когда целый день крутишься, как белка в колесе! Ты же знаешь нашу бабушку… Разве что-нибудь случилось?

Мы перестали дышать.

— Азраил слетел с нашей крыши, — торжественно объявил он нам.

Потом, подойдя ближе, совсем близко, перешел на шепот, будто нас мог услышать страшный вестник смерти.

— Это я обманул его. Я бросил на крышу курицу, а тот вместо отца зарезал ее крылом и улетел. Ему ведь все равно кого убивать.

От восхищения Аво даже выронил орак.

— Вот молодец! — похвалил он. — Здорово ты надул его!

Наш друг принял похвалу как должное.

— Азиз, — сказал я, набравшись наконец решимости, — а ты на нас не сердишься? Ведь мы армяне, а армяне били твоего отца.

— Нет, — отозвался грустно Азиз, — его избили Вартазар и Согомон-ага, а от них и вам попадает.

Он замолчал. Молчали и мы.

— Да, чуть не забыл! — встрепенулся Азиз, покосившись на наш серп. — Вы чего тут бурьян рвете? Пойдемте, я нашел такую траву! Целый день берег для вас. Не скот же Согомона-аги кормить ею. Ой, и трава! Бабушка ваша будет рада. Пойдемте!

Страдная пора была в разгаре.

На гумнах молотили хлеб, в садах шла труска тута, а виноград ждал своей очереди, чтобы наполнить карасы [38] добрым красным вином.

Но наши мешки пусты, карас сух — не для нас богатый урожай.

Дед только обещаниями умеет кормить. Он говорит, что мы непременно разбогатеем. Вот опять он подсчитывает, сколько нужно ему обжечь кувшинов, чтобы купить осла. Выходит — пустяк. Но эти подсчеты мне знакомы еще с прошлого года, когда он собирался купить коня.

Вообще этот дед вечно что-нибудь придумает. А будь я на его месте, давно бы забросил гончарную.

Вот дядя Мухан, наш кум, — посмотрите только, как он устроился. Он собрал два чувала [39] пшеницы и еще говорит, что это не все.

— Не единым хлебом жив человек, мальчик, — будто угадав мои мысли, сказал дед за ужином.

Я смотрел на деда и видел, как старческие пальцы напрасно искали крупинки табака на дне кисета. Так и не найдя ничего, дед заткнул чубук за пояс. Ну а это уже известно: если деду не удалось покурить, значит, он долго не сможет успокоиться. В такие минуты на него находит красноречие — только слушай!