Избранное

Подозрение. Уже несколько дней его точит какое-то подозрение. Лаура. Элиза, голос, ночная сцена, внезапная безмятежность — все это было очень странно.

— Но я — муж, и вы не можете мне запретить, Эндриад. Я тоже пойду.

— Нет! — гневно отрезал Эндриад.

Выбежав на улицу, он кинулся искать Манунту. Сумерки переходили в ночь, и мириадами зажигались в небе звезды.

Эндриад с Манунтой — уже совсем стемнело — поспешно добрались до стены. Открыли дверь. Оба не произнесли ни слова. У обоих одна и та же мысль!

На балконе, повисшем над пропастью Первого Номера, они задержались и прислушались.

Было уже темно, однако в последних крупицах заката самые высокие стены цитадели, укутавшись в звездную плащаницу, упрямо роняли фиолетовый отсвет.

— Я ничего не слышу, — сказал Эндриад.

— Молчит голос, — ответил Манунта. — Странно. Он еще никогда не молчал в это время.

Они еще постояли в тишине, думая об одном и том же.

— Пошли внутрь, — сказал Эндриад.

Они отворяют железную дверцу, зажигают свет, сломя голову несутся вниз по лестницам, через коридоры, проходы, залы, вбегают еще в какую-то дверь, свет, большой зал с нишей, переливающийся блеск голубых, зеленых, желтых, красных огоньков. Шорох, как в муравейнике, пощелкивание. Более сильное, чем обычно. В драгоценном футляре отчаянно пляшут искры.

— Профессор, вы слышите?

Они прислушиваются. Под глазами у Эндриада глубокие лиловые тени. Вот и голос. Тонкий-тонкий, едва слышное эхо из далеких замурованных пещер.

— Манунта, включи усиление.

Щелкает рычажок, и вот слышен звук дорогого голоса, звенящего, как труба. Они переглядываются.

— …если я тебя отпущу, он выдумает еще какую-нибудь гадость, он хочет сделать меня рабыней, он будет рассказывать о птичках, твердить — любовь, любовь, — а он дал мне эту любовь? Сейчас я тебя убью, я хочу…

— Манунта, отключай питание.

— Профессор, этого мало.

— Манунта… — Голос его сорвался.

Манунта уже держит в руках какой-то тяжелый и черный железный предмет.

— Манунта… — еле-еле выговаривает Эндриад, закрывая лицо руками. — Боже, что я наделал!.. Бей! Бей!

Короткий хрустящий удар, сопровождаемый мягким и звучным хлопком. Сыплются стеклянные осколки.

Манунта крушит уже погасшую паутину чудесного яйца, убивая душу. Со звоном разлетаются во все стороны кусочки металла.

Голос замер. Тишина. Но из тишины постепенно возникает тяжелый, равномерный гул. Лауры больше нет. Уничтожена живая душа, но монотонно и бессознательно продолжается глухая работа всех ячеек. Нет больше женщины с ее любовью, желаниями, одиночеством, тревогами. А лишь исполинская машина, мертвая и неутомимая. Словно целая армия слепых калькуляторов, согнувшихся над тысячей столов и бесконечно выводящих числа — день и ночь, день и ночь, во имя пустынной вечности.