Избранное

Вот он, этот неизвестный Котельникову соотечественник, в ясный полдень с ружьем через плечо идет по жнивью... Вот останавливается около золотистой копешки, бросает около нее измазанную кровью сетку с дрофой, снимает с себя патронташ, такой тяжеленный, что его должен поддерживать на поясе еще и перекинутый за шею ремешок... Вот он ложится на теплую солому, раскидывает руки, глядит в глубокое небо.

О чем он думает? Какие проносятся над ним ветры? Какие идут облака?

И как далеко еще до атомной бомбы, сверхзвуковых скоростей, перенаселенности, загрязнения, стрессов!..

Котельников впервые стал так ясно ощущать это ушедшее навсегда великое, несмотря ни на что, спокойствие прошлого века, и бывшее свидетелем его старое ружье до сих пор как бы хранило в себе частицу этого спокойствия, и не только хранило — оно, казалось, могло его отдавать.

И теперь, когда сидел на пеньке и глядел на свое ружье, Котельников словно ждал, когда к тишине вокруг прибавится и другая тишина — та, которая живет в нас самих.

За нею и приезжал Котельников к деду. За нею каждый день уходил в тайгу...

 

Второй раз он отдыхал, когда перевалил через несколько сопок и был уже на вершине самого высокого в этих местах Глуховского разлома.

Пенек он опять выбрал с таким расчетом, чтобы видеть долину, которая стала теперь еще глубже не только из-за высоты хребта, но больше из-за прозрачности воздуха — к полудню он набрал такую ясность, от которой на душе у Котельникова было и светло, и отчего-то печально.

Казалось, достигли предела и мгновенное осеннее тепло, и безветрие, — даже на молодых осинах вокруг листья не шелестели и не подрагивали, они только падали и падали, словно деревья собирались облететь за какие-нибудь пять или десять минут, пока Котельников будет сидеть на пенечке, и он, притихнув, следил за косым их летом и слушал, как они еле слышно постукивали о пустеющие ветки, как слабо шуршали потом, когда с разгона касались травы...

Котельников подумал, что, может быть, это какой-то пик листопада, — серая поляна на глазах у него стала пестрою от желтизны и багрянца.

На поваленном дереве рядом он увидел бурундучка. Тот смирно сидел на сломке, черными глазками глядел на поляну, словно тоже наблюдал листопад.

День вдруг померк, и Котельников прищурился и посмотрел вверх.

Сперва ему показалось, что у него опять кружится голова — приплюснутое снизу солнце стремительно неслось по краю плоского облачка, и, только когда оно нырнуло в плотную, косым парусом нависшую над долиной синь, он понял, что это набежавший верховик принес тучку.

Разом потемнело и стало холодно; запахивая воротник на куртке, он увидел на руке разлапистую снежинку, и тут же закружились, замельтешили крупные хлопья, сизовато-белая пелена закрыла долину вдалеке, затушевала ближние деревья, и это превращение всего вокруг было неожиданным и было мгновенным, как перемена судьбы.

Он всматривался в неслышное мельканье белого с желтым, ему казалось, что листьев летело сейчас заметно больше, и Котельников понял, что теперь они обламывались еще и от прикосновенья снежинок.

Он так и сидел на пеньке, когда белые хлопья перестали падать так же в единый миг, как и начали, — словно поляну кто-то прикрыл ладонью.

Выглянуло солнце, снег заискрился, тут же стал таять, и листья сперва только кое-где проступили сквозь него, а потом цветастые островки стали стремительно разрастаться, и через какую-то минуту от зимы ничего уже не осталось — как будто это роса поблескивала на матовых стволах деревьев, на палых листьях, на жухлой траве.

Котельников тихонько улыбнулся, наблюдая за этим преображеньем.

«Это она пробует — и так и этак. Краски свои, — подумал он, — пробует. Осень...»

Ему показалось, что на поляне он не один, что кто-то наблюдает за ним исподтишка, и, обернувшись, Котельников снова увидел маленького бурундучка. Бурундучок тут же перестал косить своими бусинками, и по тому, как тихонько он сидит на том же сломке, Котельников понял, что зверек так никуда и не уходил, а тоже смотрел на этот неожиданный среди ясного полдня снегопад.

— Эй! — негромко позвал Котельников.

Но бурундучок не пошевелился.

Тогда он нашел под ногами обломок ветки, несильно кинул его в сторону зверька, и на этот раз бурундучок живо обернулся всем тельцем, с любопытством уставился крошечными глазками.

— Привет!