Избранное

В деревню свою он воротился женатым, с большими деньгами (по тем временам и сто донгов серебром считались крупною суммой) и великой амбицией. Он раскошелился, велел забить быка и свинью и выставил угощение всей деревне. Люди собрались, попировали и стали с тех пор величать его господином. Это его-то, безродного, чей отец-рыболов сдуру утоп в реке, его, что, бросив свою деревню, ошивался бог знает где на чужбине, возвели прямиком в старейшины! Да кто же такое вынесет? А он сразу сел отцам деревни на шею, им теперь и головы не поднять. Ну, да все это одни словеса. Разве что им и впрямь пришлось потесниться, чтоб отвести ему место на устланном циновкою почетном возвышении в дине. Потесниться ради этакого проходимца, который даже родителя своего не схоронил как положено! Позор, да и только! Каково почтеннейшим старостам с этим смириться? И они порешили между собой ни в чем не давать ему воли, а буде откроет рот, пусть подавится собственным языком. Настрадался он с ними немало. Завидят его на крыльце диня — и ну изводить придирками да насмешками. Начнут, бывало, с головы — она, мол, вся у него в космах, как у утопленника (это намек на позорную смерть родителя), а кончают пардесю, дырявым и драным, как старая верша (здесь намекалось на рыбацкую снасть). Не забывали они ни кривых зубов его, ни растительности на лице, ни самого лица, задранного к небесам. Но Доаню, спесивому и упрямому, все было нипочем. Он знай себе ухмылялся да посмеивался. И не удостаивал взглядом ни самих старост, ни шелковых их одеяний, пропахших кислятиной. Но зато он вникал все глубже в темные их делишки. И вот в один прекрасный день он заставил четырех почтенных старейшин держать ответ в уезде за присвоение общинных наделов. В другой раз он притянул еще кого-то из них за растрату общественных денег. Потом он вывел на чистую воду… Затем… И снова… Раз пять или шесть терпели они убытки и поношенье. Оно и понятно: злодейства их не сосчитать, как листья в лесу. И пусть все прочие были слепы, он-то слеп не был. Доань раскрывал преступленья старейшин одно за другим, решив во что бы то ни стало изобличить их до конца. Старост обуял страх. Пришлось им примириться с Доанем. Они собрались уж совсем заткнуть ему рот лакомыми кусками. Только он на наживку не клюнул, знал: заглотишь приманку, да и угодишь к дьяволу в петлю. Впрочем, он согласился не затевать больше тяжб. Едва отцы деревни начали трепетать перед ним, он проникся презрением к ним. И глядел на них как на забаву для детворы. Разве что высмеет их с пьяных глаз…

* * *

В прошлом году справляли деревенский праздник. В последний день его закололи свинью, и решено было, совершив жертвоприношенья, задать пир на весь мир. Слова «на весь мир» здесь означали «для старост». Потому как, если простому люду охота попировать, для него вокруг диня понаставлены лавчонки да пивные.

Всю церемонию жертвоприношенья господин Доань проспал дома. Он не был сведущ в этих делах, да и не желал менять свое пардесю на широченный торжественный халат с длинными рукавами. Отцы деревни охотно ему это прощали. Зачем, мол, ему затруднять себя: они на него и не рассчитывали, пусть себе отдыхает в доме. Им же, старостам, легче!

Но он не усидел дома. Едва завершилось жертвоприношенье, все узрели Доаня: сунув руки в карманы бурого пардесю и задрав голову к небесам, он шагал в сторону диня. И издалека-то на него смотреть было тошно! Но разве прогонишь его назад? Отцы деревни сладко заулыбались, приветствуя и приглашая его:

— О-о, господин Доань!.. Милости просим… А мы уж совсем заждались… Сюда, сюда пожалуйте. Будьте подателем наград…

Но он замахал руками, не вынимая их из карманов. Полы захлопали, разошлись раз… другой, выставив на обозренье веслоподобные шнуры. Это означало отказ.

— Что вы, что вы, почтеннейшие! Не беспокойтесь из-за меня. Развлекайтесь. Мне, солдату, привычней пройтись прогуляться, чем восседать в раздумьях.

Он подмигнул им несколько раз кряду.

— Да уж знаю я вас! — с понимающим видом молвил один из старост. — С виду вы пожилой, а сердцем молоды. Решили небось на девиц глянуть.

— Ваша правда!

Но господин Доань не пошел глядеть на девиц. Он постоял тут, постоял там. Потом приблизился к двум кухарям, раскладывавшим угощенье, и уставился на блюда. Поглядел и давай помогать им делить порции. Где возьмет лишний кусок, куда доложит, одну долю уравняет с другой. А старосты, видя такую его простоту, посмеивались втихомолку. Что взять с невежды? Делить яства — дело кухарей. Ему ли в это встревать? Зря только руки марает.