Избранное

— А что, — встрепенулся Володя, — послушай, это не так уж хорошо? Да?

Как он забеспокоился, глупыш!

— Все отлично. Просто им кажется, что я очень важное лицо. Вчера звонит наша секретарша и передает мне через соседку, — я выходил из дома, — что у нас там одно дело не нашлось. А соседка моя, Танечка, возьмись ее отчитывать: «Как это — дело не нашлось? Должно же оно где-то быть. И вообще, что значит не нашлось, раз Александру Семеновичу нужно?» Уж ты знаешь нашу Мусю, ее не очень смутишь, но, кажется, и она растерялась. Спрашивает: «А вы, собственно, кто такая?» — «А это неважно, — говорит Танечка, — главное, чтоб вы немедленно разыскали дело». И хлоп трубку.

Сын засмеялся:

— По-прежнему Муся командует?

— Как же! Основное начальство. Выкинула из приемной все диваны, чтоб посетители у ее стола не шумели. Я велел внести обратно, так она их выкрасила краской, которая уже три недели сохнет, никак не высохнет.

Володя опять вежливо усмехнулся. Они остановились у булочной-кондитерской.

— Тебе здесь ничего не надо? — спросил отец.

— Наверное, надо хлеба на утро.

В пахучем, сытом тепле булочной за стеклами прилавка башенками выстроились баранки — и простые, и с маком, и ванильные, и горчичные. Возвышались затейливые пирамидки сухариков — детских, кофейных, сливочных. На вазах сидели пузатые пряники и лежали тонкие печенья. Обилие и разнообразие вкусного подавляло. Иногда Александр Семенович уходил, не купив ничего только потому, что не мог выбрать.

Володя взял нарезной батон. Спросил:

— А тебе?

— Ржаные лепешки. Мамины любимые, помнишь?

Володя сразу сжался. После этого они замолчали. Расстались на улице, перекинувшись короткими, ничего не выражающими словами:

— Ну, приходи. Звони. Будь здоров.

Александр Семенович медленно поднимался к себе на третий этаж. Спешить некуда. Хватит времени и почитать и еще раз попить чай.

Может быть, в кухне с ним поговорит Марья Трофимовна. Она любит вечерами посидеть на табуретке у плиты. Своему и чужому чайнику даст покипеть, «чтоб хлорка выварилась», потом выключает газ и оповещает:

— Вскипел чайник-то.

К Александру Семеновичу она не заходит — неловко, все ж таки он одинокий мужчина, но, стоя у полуоткрытых дверей его комнаты, ведет долгие разговоры. Он уже знает, как она выходила замуж.

— Мой-то из Москвы приехал к нам в деревню, свою родню проведать. Ну, девки все закрутились: москвич, москвич. А москвич изо всех меня выбрал.

Муж Марьи Трофимовны был каменщик. Поехали они вместе строить Москву.

— Никак сразу не понравилось. Скажи, плачу и плачу, хочу домой. Работа холодная, на высоте, гляну вниз — сердце мрет. А мой все смеется: «Обожди, говорит, еще как привыкнешь». И что ты думаешь — привыкла. Сейчас пойду по Москве, гляжу — и этот дом строили, и этот строили — стоят наши дома. На малярку-то я потом перешла…

О своем муже Марья Трофимовна говорит откровенно:

— Что ты! Золотой человек, если б не пил. А выпьет — зверь зверем. Вещи из дому таскать стал. Праздник приходит — мне надеть нечего. Стану ему говорить: «Васька, что ты делаешь, у тебя дети растут, пес ты подзаборный». Молчит. Это он не обижался. Ну, все ж таки сил моих не стало. Приведут его, бывало, со двора, расхристанного, грязного… Не выдержала, выгнала.

— Как — выгнала?

— А домой не пустила, и все. Мы только эту комнату получили, он на радостях и напился. А я дверь заперла. Он стучать. Хорошо, меня все соседи поддержали. Ничего, говорят, пусть стучит, не пускай. Постучал и ушел. Потом он у бабы одной в Текстильщиках пожил сколько-то и завербовался на Север. Вот что водка-то делает. А мужик очень хороший был, кого хочешь спроси.

— Хоть пишет оттуда?

— Сестре своей пишет. Пущай, мол, Машка мне поклонится и позовет, то я приеду. А я детям стала говорить — позовем отца ай нет? Борька, он у меня жалостливый, он согласился. Ежели, говорит, телевизор купит, то пущай едет. А Люська постарше, она помнит, как я одежу у соседей хоронила. «А на кой он нам», — говорит. Видишь ты, кланяться ему еще. Пущай он мне поклонится.

— А поклонится — примешь?

— Куды ж денешься… Он детям отец. Сестре, золовке моей, пишет: «Я свои ошибки сознал, вышел на широкую дорогу нашей жизни и с нее не сойду». Вон как. А там кто его знает…

Помолчав, она повторяет:

— Все ж таки он детям отец. Тут у нас во дворе жена у одного умерла. Ну он стал ко мне заходить. Татьяна меня все ругает: «Ты, говорит, женщина молодая, устраивай свою жизнь». А я все думаю: ладно, мужа-то я себе найду, а отца детям найду ли? Как он придет — я сейчас дверь в коридор настежь открою, так и сидим.

— Разговоров боишься?

— Что мне разговоры? Я тебе точно скажу: если промеж людей ничего нет, то и разговоров нет. Вот недалеко ходить — Галю нашу возьмем. Вроде бы Анатолий ей просто знакомый. Придет, шампанское попьет и уйдет. А парень этот, Леонид, вроде бы муж. И приехали они вместе с курорта, и жил он у нее в комнате. А все знают, что Анатолий ребенку отец, а с Леонидом у нее ничего и не было вовсе.

— Как же это не было — в одной комнате жили!