Избранное

Он толкнул вора на лесную тропинку. В конце концов кролики были его собственные, он их уберег, и черт с ним, с этим пропойцей.

— Дяденька… — снова жалобно затянул вор.

— Ну, гляди, встречу я тебя еще раз…

— Да провалиться мне… Да сдохнуть мне… Дяденька, родной…

— Пес тебе родной!

Петр Савельевич стал развязывать ремешок. Тугие узлы никак не поддавались.

— Ты режь, режь его! — захлебывался парень.

Он все дергался, мешая Петру Савельевичу. Пришлось оттянуть его снова к опушке, где было посветлее, и тут, в кустах орешника, Петр Савельевич увидел что-то ярко-белое, похожее на развешенную простыню. Странно нелепый посреди леса, стоял небольшой холодильник.

Еще не хватало!

— Где взял? — От злобы у Петра Савельевича дрожала челюсть.

— Да-а-а, теперь, конечно, теперь все на меня… А я знать ничего не знаю… Вы мне это дело не шейте…

Петр Савельевич открыл дверцу У стенки холодильника лежал тонкий брусок колбасы, две банки консервов и что-то завернутое в бумагу.

«У Липкиных или у Сазоновых!» — сообразил Петр Савельевич. Потом он явственно вспомнил, что такой маленький холодильник стоял на терраске у профессора и профессорская дочка доставала из него холодный кофе.

И такая вдруг на него напала тоска, такая безысходность! Теперь он уже ясно видел, как все происходило. Бродяг этих было двое, холодильник они взяли в пустой даче — ничего более ценного там не нашли. Осмелели. Один потащил холодильник лесом к станции, другой решил по пути еще попытать счастье и полез за кроликами. Напарник его услышал шум и либо убежал на станцию, либо отсиживался где-нибудь в лесу под елкой.

А для Петра Савельевича все плохо. Задержать вора теперь вдвое опасно. Другой-то на свободе. Минуты покоя не будет. И не уследишь. Сколько угодно таких примеров рассказывают.

Если отпустить парня, как быть с холодильником? Бегай по дачам, ищи владельца, а там милиция собаку приведет, вора поймают, а ведь он глуп, по всему видно, что глуп, наговорит чего не надо…

Парень опять дернулся. Вырваться не удалось, и он, тяжело дыша, стоял, ожидая своей участи.

А чего ждал Петр Савельевич?

— Ты мне это дело не шей. Ты лучше сделай, как раньше думал, — вдруг сказал вор. — Ты в это дело лучше не встревай.

Отчего он осмелел? Что понял? Почему они вдруг стали как равные в этом темном лесу?

Петр Савельевич перерезал складным ножом ремешок:

— Забирай холодильник!

— Куда мне его?

— Куда знаешь.

— Не унесу я.

— Унесешь.

Он своими руками погрузил холодильник на спину вору.

— Выше поддень… веревку дай…

Он поддел выше. Приладил веревку. Он все сделал основательно, толково, как всегда. Только про себя просил: «Уходи, уходи скорей, чтобы я тебя видеть не видел и слышать не слышал…»

А вор уходил медленно, точно нащупывая землю перед тем, как поставить ногу, шел раскорякой, ненавистный в каждом своем движении.

Лицо у Петра Савельевича стало мокрым от измороси, опущенные руки онемели. Он пошел к своему участку. Было слышно, как в клетках топотали потревоженные кролики.

ПРОИГРЫШ НА БЕГАХ

На остановке «Бега» из трамвая вышли почти все пассажиры, и среди них Люба. Было солнечно, морозно, и она подумала: «Ладно, хоть подышу свежим воздухом». Ей хотелось найти какое-то оправдание своему поступку, который в душе она считала сумасбродным, даже чуть стыдным. С чего это она, мать своего ребенка, обстоятельный человек, пошла на бега?

Но Антонина Васильевна очень уж уговаривала, а под конец привела и этот довод: «Хоть воздухом подышите».

Люба приехала раньше назначенного времени. У самой трамвайной остановки был большой магазин тканей, и она постояла у каждой его витрины, рассматривая пестрый штапель, блестящий шелк и спокойную шерсть.

В одном из стекол удачно упавший свет, как в зеркале, отразил Любу — пышный воротник из черно-бурой лисы, сапожки на каблуке, пуховый платок.

«Не хуже других, — подумала она, — и чернобурка опять в моду вошла, а он где-то шляется, шляется, и самое, чего я всю жизнь боялась, — ребенок без отца будет расти…»

Тут подошел трамвай с противоположной стороны, и среди высыпавшихся из него людей оказалась Антонина Васильевна. Пошла она навстречу Любе с широкой улыбкой, нисколько не заботясь о том, что, хотя верхние зубы уже вставлены, на нижние никак не набираются деньги и потому торчат внизу одни пеньки.

А лицо у нее было счастливое и чуть сконфуженное, верно, потому, что за Антониной Васильевной шел мужчина в неприметном пальто и шапке-ушанке. Мужчине было лет за сорок, но познакомила его Антонина Васильевна с Любой как-то несолидно, скомканно сказала: «Вот это Витя…» И тут же заторопила всех в глубину улицы, где наверху, над огромным зданием, летели каменные кони. Народ шел туда рядами, как на демонстрацию. Люба ничего тут не знала. Распоряжалась Антонина Васильевна. Витю послала за билетами и сказала: «Возьми по сорок…» Люба тут же хотела отдать ей сорок копеек, но Антонина Васильевна не взяла.

У всех в руках были книжечки с конской мордой на обложке. Антонина Васильевна размахивала такой книжкой и убеждала Любу, понизив голос: