Избранное

— Онина, — подтвердила Люба. — Я, знаете, привыкла в нашей жизни правду говорить. Может быть, вы не так подумаете, что я за себя стараюсь, так меня можете не назначать. Но я за правду стою. Хотя мы с Антониной Васильевной столько лет вместе работаем и я ее уважала, как мать, но я решилась… — Люба поджала губы и развела руками, — решилась, ничего не поделаешь!

— Говори, Онина, для этого мы и собрались, — позволила Алла Трофимовна и оценивающе посмотрела на Любу.

«Поспешили мы, пожалуй, — подумала она, — Онину бы на мое место. Моложе, представительней, приоденется еще. Кабинет заведующей — витрина отдела».

— Вот тут сказали, что человек должен быть строго моральный. А вы, — Люба повернулась к Антонине Васильевне, — простите меня, конечно, какой пример можете показать нашему молодому поколению, когда каждый выходной играете в азартные игры? Азартный человек над собой не волен, это уже известно. Его на все можно толкнуть…

Женщины слушали молча. Они знали, что Антонина Васильевна играет на бегах, посмеивались над ее увлечением и, не веря, захваченно слушали ее рассказы о мифических выигрышах.

— Все мы одинаковые, бабы, немного чокнутые. Я — на кошках, Тося — на лошадях, — подытоживала Милочка.

Но сейчас в страстности Любиных слов была убеждающая сила, и женщины, сами того не замечая, кивали головами.

— Деньги свои трудовые она проигрывает, а потом занимает у людей. А когда человек занимает, у него авторитет уже не тот.

Неизвестно, как идет от человека к человеку ток одобрения или осуждения. Люба чувствовала, что попала в колею благоприятную. Ни словом, ни движением Алла Трофимовна не поощряла ее, но Люба успокоилась и излагала свои соображения уже не волнуясь, но так же убежденно.

— Вот, по-моему, конечно, женщине, торговому работнику, не подобает в забегаловке у стойки вино пить. Не права я? — Она оглянулась, как бы ища поддержки. — Или в шашлычной сидеть. Ну хотя бы знать — с кем. Я про Антонину Васильевну ничего плохого не думаю, и на возрасте она, но если с чужим мужем пойти, кому это приятно? Жене его будет приятно? Ведь из-за этого могут аморально тень на нас всех бросить. Вот это все мещанство надо Антонине Васильевне изжить. И я посчитала своим долгом сказать, потому что современный человек должен быть на высоте. Особенно на руководящем посту.

Она замолчала. В секундной тишине из задних рядов раздался басовитый Полин голос:

— У тебя, что ль, занимала? Не у тебя, ну и помалкивай.

Алла Трофимовна постучала карандашиком. Ей было свойственно находить выход из сложных положений. А тут, пожалуй, все складывалось к лучшему.

— Вот мы и выслушали суровую, но дружескую критику одной из кандидатур, — сказала она.

Владлен Максимович посмотрел на нее несколько удивленно, но промолчал.

— А теперь дадим слово самой Антонине Васильевне.

А Антонина Васильевна все еще, как на грех, улыбалась. Ей было трудно, невозможно изменить выражение лица. С этой улыбкой она стояла перед товарищами, понимая, что надо оправдываться, уже не для того, чтобы занять высокий пост, а хоть уберечь себя от их скверного мнения. Но все, что говорила Люба, было правдой, и Антонина Васильевна не могла собрать слова.

— Ну, что я не так сказала? — в тишине надсадно крикнула Люба.

— Все ты врешь! — опять издалека прогудела Поля.

И Антонина Васильевна вдруг поняла, что она не опровергнет ни одного Любиного слова.

— Значит, с критикой согласны? — спросила Алла Трофимовна.

И Антонина Васильевна ответила даже весело:

— Согласна… Только что же бега? На них многие ходят… Интересно…

— А по-моему, в Большой театр интереснее, — сказала Алла Трофимовна. — Конечно, это мое личное мнение и в порядке шутки, — добавила она. — Ну что ж, может быть, обсудим теперь вторую кандидатуру?

— А чего ее обсуждать, — сказала Поля, — она денег не занимает, по театрам не ходит…

— Я мать своего ребенка! — выкрикнула Люба.

— И, кроме нее, в целом свете ни у кого детей нет…

По столу застучал карандашик.

— Полина Ивановна, вы просите слова?

— Ничего я не прошу. Я свое сказала.

И никто больше не хотел ничего говорить. Все проголосовали за Любу, за Любовь Петровну Онину, за которой ничего худого не водилось, которую подлец муж бросил, которая ребенка одна воспитывает.

Антонина Васильевна в этот день работать больше не могла. Как-то руки у нее опустились и настроение пропало. Не то чтобы очень она уж стремилась к руководящей должности, но что-то поманило, блеснуло интересное и исчезло. А женщины вокруг понимали ее состояние, им было неловко, они даже разговаривали с ней шепотом:

— Нам бы тебя желательней, да видишь, вот как…

И она, смущаясь, отвечала:

— Ну, почему же, все правильно…

И, чтоб не видеть сочувственных взглядов, пошла в гастроном из отдела в отдел, без всякой цели, посмотреть на людей. А был час пик, когда все спешат с работы и забегают в магазин купить чего-нибудь вкусного к чаю, или мяса на завтрашний обед, или бутылочку. В кассах и у отделов стояли большие очереди, все люстры горели, и желтые ливанские яблоки высились пирамидами.