Избранное

На брезенте сидела Алена и отводила назад рассыпавшиеся Нинины волосы. Лицо у Алены было грустное и голос жалобный:

— Ну что ты, Нинушка, к чему это? Уж будто я или Таська не пропололи бы? Встала ночью, даже обидно мне…

А день был яркий и горячий от прямо падающего солнца. В такой день хотелось провернуть гору работы, наесться огурцов с молодой картошкой, идти по обросшей травами дороге в широкое ущелье, не зная куда.

— Дурочка ты, Аленка! Корова ночью забор повалила. Все гладиолусы стоптала.

— Разбудила бы нас. Это Умаровых корова. Такая блудня! А ты теперь не выспалась, простудишься еще. Я-то думала вас на перевал наладить, да пожалела тебя будить. Николай с полчаса как уехал.

Ах, как хотелось Алене создать для Нины курортно-отвлекающую жизнь с пикниками, прогулками, с поездками к нарзанному источнику, на озеро, на высокогорные поляны!

Когда Николай сообщал: «Собери меня, я до вечера на Гоначхир», — Алена тут же командовала:

— Ребят возьми. Нинуша, собирайся! Пока Николай там управится, вы погуляете, ягод пособираете, полюбуетесь. Вот я вам сейчас ватрушек заверну, хлеба, лучку зеленого.

Они побывали на Гоначхире, где высокие ели стояли, как пирамиды, а на вырубках тесно краснела земляника. На реке Гоначхир строили мост. Среди скал люди в брезентовых куртках обрубали бревна. Белая щепа осыпала берега реки, как снег. Остов будущего моста висел над рекой, и рабочие легко пробегали по бревнам, не обращая внимания на бешено вспененную воду.

На Домбайской поляне, по тропке, ведущей к ледникам, перед ними бежал пестрый удод. Когда они нарочно отставали, он оглядывался и ждал их, раскрывая и складывая веером рябой хохолок. Он бежал долго, до самой полосы снега, указывая им верный путь.

В лесу, у туристского шалаша, на плоском камне их ждала любопытная ласка. С огромным интересом, вытягивая тельце в одну длинную шею, она смотрела, как люди пили из бутылки молоко. Не смущаясь, зверушка подтягивалась ближе, замирала, поднимаясь на задние лапки, подрагивала передними, похожими на ручки с длинными ногтями.

Но горы, ледники, леса существовали сами по себе, и не было у Нины ощущения единства с этим великолепным миром. Не приносил он покоя. А дома Алена заботливо меняла цветы в вазе, пекла пирожки, создавала условия…

Она не хотела слышать о денежных расчетах между ними. Чувствуя себя обязанной, Нина покупала дорогие закуски, брала на рынке по нескольку килограммов мяса, подарила Алене хрустальную вазу, которая понравилась ей в магазине курортторга.

Деньги уходили быстро и почти бесцельно. Алениных расходов они не сокращали, а Нина никак не могла определить бюджета своей семьи. Того, что посылал Георгий, ей не хватало, хотя жила она у Алены на всем готовом. Ей надо было переменить свою жизнь. Пойти на любую работу, заполнить пустые дни каким-нибудь делом и зарабатывать деньги.

Алена верила в счастливое чудо и ждала его. Примерно раз в две недели она вынимала из почтового ящика вместе с «Правдой» большой конверт со штампом Гидростроя. Подавала она его Нине с подчеркнутым безразличием, но потом, стоя у плиты или роясь в грядках, украдкой поглядывала в ее сторону. Нина читала вслух, что Георгий интересуется их жизнью и здоровьем, сообщает, что наступила сильная жара, шлет привет Алене и Николаю, отправит деньги двадцать первого, целует…

Алена сжимала маленький бледный рот.

Один раз Нина слышала, как она наставляет детей:

— Что это вы отцу письма не напишете? Хоть описали бы, как отдыхаете, как на водопад ходили, с кем познакомились. Ему ведь это интересно.

Гаянка ответила:

— Это очень много писать надо. Я приеду и все расскажу, так будет еще интересней.

— Что писать — июнь уже прошел, а в августе мы домой уедем, — рассудил Артюша.

Не стесненные ни стенами, ни временем, дети жили каждый сообразно своему характеру.

Гаянка пропадала на турбазе. Она лезла играть с туристами в волейбол и пинг-понг, хотя чаще ее участие в игре заключалось в подноске мячей. Она посещала инструктажи и беседы по туризму, кино и танцы. Но больше всего любила торжественные встречи туристов, возвращающихся из далеких походов.

С утра Гаянка томилась:

— Тетя Алена, букеты будем готовить?

— А как же…

В полдень она начинала вертеться вокруг Алены:

— А помните, мы прошлый раз чуть не опоздали…

— Ну, до семи-то они не придут.

— А вдруг придут?

Она так приставала, что Алена начинала сердиться:

— Отвяжись, худая жисть. Иди режь сама. Возьми ножницы, в сарае висят.

Гаяна вдохновенно резала лучшие экземпляры, резала безжалостно, с бутонами, то слишком коротко, то под самый корень. Алена, сокрушенно причитая, составляла букеты — цветы вперемежку с пышной травкой и кудрявым папоротником.

Потом Гаяна требовала, чтоб ей отутюжили белые ленты, вплетала их в свои короткие косицы и долго вертелась перед зеркалом, поднимая по очереди ноги, чтобы в небольшом зеркале увидеть и белые носки. Платью почему-то уделялось меньше внимания, но ленты и носки требовали первой свежести.

К концу дня с улицы доносилась песня: