Избранное

Пообедали вареной картошкой, жареной колбасой и сырым луком.

— Божья еда, — одобрительно сказала Гаяна. Она слышала, как один турист говорил: «Пища богов».

В свою комнатушку неслышно прошла Мардзият, повозилась там и встала у дверей в длинном сером халатике, похожем на старинную карачаевскую одежду.

— В заповеднике будешь работать?

— А ты уже знаешь? Откуда?

От этого вопроса Мардзият отмахнулась.

— В заповеднике хорошо. Там сотрудникам сено дают.

— Для чего мне сено?

— Продать можно, — рассудительно сказала Мардзият. — На квартиру туда уйдешь?

— Ты хочешь, чтобы я переехала?

— Я не хочу. Сама захочешь. Там квартиры хорошие. Чистые.

В дверь легонько постучали. Не дожидаясь ответа, вошел Вениамин. Он вырос и еще больше истоньшал за то время, что Нина его не видела. В чистеньком школьном костюме, с белым подворотничком, он стоял в комнате, высоко подняв маленькую голову.

— Здравствуйте, Нина Григорьевна.

Не глядя ни на кого вокруг, обратив все внимание на Нину, он проговорил ровненько, заученно:

— Мама велела сказать, как вы теперь в заповеднике будете работать, то полосочку картошки, что вы у Григоренковых купили, чтоб вы нам продали. Потому что в заповеднике сотрудникам хорошую картошку по три копейки за килограмм дают, а мелкую — по две. Мама сейчас вам три рубля посылает, а еще три рубля бабушка в получку отдаст. А ту цену, что вы им дали, вам все равно никто не даст, и еще вы два рядочка подкопали…

Она ничего не успела ответить. К ней бросился Артюша, припадая на больную ногу, теряя равновесие.

— Нина, прогони его! — отчаянно кричал он. — Прогони его, за шиворот, за шиворот… Не давай им ничего, выгони…

Он весь дрожал от ненависти и отчаяния, а Вениамин будто не видел и не слышал Артюшу. Он улыбался. Тоненько, выжидательно улыбался.

Непереносимой была для Нины эта наглая усмешка.

Значит, есть люди, которые могут зло улыбаться и быть при этом счастливыми… А она? А ее дети? Что ждет ее? И что будет с ее детьми? Что уже успели сделать эти люди с ее ласковым, отзывчивым мальчиком?

Надо набраться сил и жить так же, как они. Так же.

— Пошел вон! — крикнула Нина мальчику. — Убирайся вон и не смей сюда ходить!

— Я? — захлебнулся Вениамин, и все его мелкое личико словно помертвело. — Ведь это тогда не я его гнал, честное слово… Я не хотел…

— Вон! — крикнула она еще раз.

Он внезапно рванулся и быстро пошел к выходу. Нина кинулась к двери. Она видела узкую мальчишескую спину, опущенные плечи и втянутую голову. Чтоб усилить в себе чувство гнева и решимости, она снова представила себе его улыбку и вдруг ясно увидела, что не наглым, а искательным и молящим было это жалкое, детское лицо.

И тогда с горьким раскаянием Нина бросилась за уходившим мальчиком, догнала его на узенькой корявой дорожке, хватала за сухие мальчишеские руки, за гнущиеся плечи. А он отворачивал искривленное лицо, прижимал подбородок к груди и прерывающимся голосом повторял: «А ну вас, ну вас», — навсегда отказываясь от ее добра и участия, а может быть, отныне от всякого добра и участия.

Нина вернулась в свой разворошенный дом и легла на кровать. Ей неприятно было и настороженно-спрашивающее лицо Артюши и удивленная гримаска Гаяны.

Долго лежать было нельзя. Остывала вода, а дрова приходилось экономить. Нина встала и начала стирать.

11

В городе, у развилки пустынных рассветных улиц, Ваче замедлил ход и чуть повернулся к Георгию. Георгий мотнул головой — прямо. Прямо — означало в комнату бабушки Заруи, на ее жесткую, покрытую потертым ковром тахту. Там, среди ветхих вещей, как бы продолжающих ее жизнь, он отлеживался, когда ему приходилось плохо.

Но так плохо, как сейчас, еще ни разу не было. Георгий не знал, как переждать время до утреннего часа, когда легче сообщить близким Андраника о его гибели. Легче только потому, что не будет крика в предутренней тишине, уже проснутся соседи, уйдут в школу дети.

Большим, тяжелым ключом Георгий открыл дверь. Прямо из дворика, где росло тутовое дерево и осеняла стены жилистая виноградная лоза, он вошел в темный закуток — переднюю, а потом в комнату старого дома с толстыми стенами и маленькими окнами. После гибели внука бабушка Заруи обменяла свою комнату в новом доме с ванной и балконом на это жилище, более подходящее ее складу жизни.

Как был, в пыльных сапогах и брезентовом плаще, Георгий повалился на тахту, положил под голову большую тугую подушку — мутаку и закрыл глаза. Сейчас же он снова увидел эту серую, как бы расплавленную, сжиженную массу, у которой нет даже точного названия. Она ползла, заполняя котлован тоннеля, исторгнутая из глубин, изрыгнутая землей, и неизвестно, сколько ее там было…

А в самой глубине горы, в тоннеле, уже умер, захлебнулся Андраник, поглощенный этим оползнем. Человека невозможно было не только спасти, но даже мертвого найти и извлечь из этой западни.

За всю историю тоннелестроения такой случай был еще только раз — где-то во Франции. Этого нельзя было ни предусмотреть, ни предотвратить. Но разве не Георгий послал Андраника на Гюмет?