Избранное

Гектор и Менелай, Франция и Германия и двое забулдыг, расквасивших друг другу носы в таверне, равно удручают меня своими сварами. Повсюду, куда бы ни обратил я взор, картину мирозданья застилает мне огромное покрывало Вероники с ликом Того, Кто претерпел столько надругательств.

Зритель поневоле, я вижу, как соперники сходятся в единоборстве, и хочу быть на ничьей стороне. Ведь во мне тоже живут двое: тот, кто бьет, и тот, кто получает пощечины.

Человек против человека. Кто-то хочет сделать ставку?

Дамы и господа! Спасения нет. В партии, разыгрываемой внутри нас, мы близки к поражению. Белыми фигурами теперь играет дьявол.

INFERNO, V

^[комм.]Раз, в тяжелый час полночный, я очнулся от дремоты между бездной и кошмаром. Изголовье оказалось на крутом и зыбком склоне; почва зыбилась, плыла и рассыпалась камнепадом, комья разлетались веером и теряли очертанья в воздымавшихся зловонных испареньях, содрогаемые граем мрачных стай, окрест кружащих. А на самом кроме зловещего уступа, едва не сваливаясь в пропасть, стоял нелепой тенью некто в лавровом венке; он поманил меня и руку протянул, зовя с собою к спуску.

Дрожа от ужасающих видений, я отказался вежливо, резонно полагая, что все сошествия вглубь самого себя всегда кончаются поверхностным плетением пустых словес.

Я предпочел скорее зажечь свет и погрузиться вновь в зыбучие глубины терцин, где некий голос все вещает со стенаньем о том, что нет муки большей, чем воспоминанья о счастливых временах в час паденья на дно ничтожества.

ОДНО ИЗ ДВУХ

Мне тоже довелось сражаться с ангелом^[комм.]. К несчастью для меня, он оказался типом дюжим, матерым и на редкость мерзким, что обнаружилось, когда он скинул свой халат боксера.

Перед этим мы увиделись в клозете, где обоих выворачивало наизнанку после затянувшегося пира, что, превратившись в пьянку, вызвал тяжкую изжогу. А дома меня ждала семья, ставшая далеким прошлым.

Исполненный решимости, тип без промедленья вцепился в мое горло и стал меня душить. И схватка, где мне оставалось лишь обороняться, заставила меня прибегнуть к мгновенному просмотру вариантов. Молниеносно просчитав все шансы на победу или пораженье, где ставкой были жизнь иль сон, уступка или смерть, я все же длил исход игры на грани метафизики и грубой силы.

В конце концов мне удалось избавиться от пут кошмара подобно изворотливому иллюзионисту, что срывает с себя тысячи пелен и невредимо вызволяет себя из стального кофра. Но на теле у меня все еще остались следы смертельной хватки моего соперника. А внутри — неистребимая уверенность, что мне дана лишь передышка, и досадливая горечь от осознания того, что мой триумф — лишь жалкий эпизод в великой битве с роковым исходом.

СВОБОДА

Сегодня я провозгласил независимость своих действий. На церемонии присутствовали лишь несколько неудовлетворенных желаний да два-три невыразительных поступка. Обещал быть еще грандиозный замысел, но в последний момент уведомил, что покорнейше просит его извинить. Все происходило при гробовом молчании собравшихся.

Видимо, я ошибся с сопровождением: фанфары и колокола, петарды и барабаны наделали слишком много шуму. Вдобавок ко всему провалилась затея с фейерверком, задуманным как торжество морали и пиротехники: хитроумные заряды тлели, но не срабатывали.

В итоге я оказался в одиночестве. Полночь застала меня свободным от атрибутов власти, склонившимся перед листом бумаги с пером в руке. Собрав остатки былого героизма, я взялся за тяжелый труд по составлению статей пространной конституции, которую наутро хотел представить генеральной ассамблее. Работа увлекла меня, сняв с души осадок неудачи.

И вот они кружатся, точно мотыльки над лампой, мои мятежные идеи, столь же коварно неотвязные, и лишь порою сор пустопорожних фраз развеивается от дуновенья «Марсельезы».

ЭЛЕГИЯ

Вон те едва заметные шрамы среди распаханных полей — все, что осталось от лагеря, разбитого здесь по приказу Нобилиора. Поодаль возвышаются укрепления у Кастильехо, Реньеблас, Пенья Редонда…

На месте древнего города дремлет в тяжком молчании холм. И журчит еле слышно, огибая его, то, что некогда было рекой. Ручей Мерданчо, старый хуглар, бормочет полузабытую песню, и лишь в июне, в половодье в голосе его пробуждается эпическая мощь.

Многих бездарных полководцев повидала эта мирная ныне равнина. Нобилиор, Лепид, Фурий Младший, Гай Гостилий Манцин^[комм.]… Был среди них и поэт Луцилий. Явился сюда лихим завоевателем, но вернулся в Рим побитым и удрученным, навеки утратив сноровку во владении мечом и лирой; с тех самых пор и затупились прежде острые дротики его эпиграмм.

Многие легионы разбились о неприступные стены. Тысячи солдат пали от стрел, уныния и зимней стужи. Пока отчаянный Сципион не поднялся однажды над горизонтом гигантской волной и не сдавил железной хваткой жесткую выю Нумансии.

СРОЧНО В НОМЕР!