Избранное

— Вот видишь, я же говорил! — обрадовался Зевс. Он опять замахнулся топором и ударил по дубовому суку, вдвое толще ясеня. На сей раз ему пришлось ударить трижды, но и это лезвию не повредило.

— Скажи, эта штука может расколоть и гранит? — спросил он.

— Гранит не берет и самый лучший топор, — ответил Гефест.

— А существует что-либо, способное его расколоть?

Гефест медлил с ответом.

— Сынок, — начал Зевс, — я хочу открыть тебе мою третью заботу, и это не только моя собственная забота. Нашему царству угрожают чудовища, страшилища с сотней рук и сотней ног. Они заточены глубоко в недрах земли, но трясут и расшатывают стены своей тюрьмы, а если они выйдут на волю, мы погибли. Однажды мы их одолели, но теперь мечи наши сломаны и зазубрены, а камнями и дубинами нам от них не отбиться. — Он повертел в руке топор, и, когда металл сверкнул на солнце, казалось, будто он режет свет. Глаза Зевса горели. — Освободи нас, мой дорогой, и от этой последней заботы тоже, — попросил он. — Изготовь для нас острейшее оружие, какое только способна выдуть твоя наковальня!

— Постараюсь, отец, — сказал Гефест, но его голос звучал необычайно подавленно.

Зевс внимательно за ним наблюдал. Кузнец разглядывал мох и кварцевый грунт, будто хотел проникнуть взглядом сквозь почву и увидеть чудовищ. Какое-то время он стоял и молчал, только камень поскрипывал под его костылем. Зевс не спускал с него глаз.

— Иногда я слышал их вой, — сказал наконец Гефест, словно разговаривая сам с собой. — Это было ужасно, ни один зверь так не воет, никакая буря и никакой огонь… — Он хотел прибавить: «Мне их жалко», но вместо того сказал: — Так ты думаешь, они нам угрожают?

— Они могут прямо завтра на нас напасть, — ответил Зевс.

Гефест становился все задумчивее.

Вечерами, когда в пещере горел огонь, Гея часто рассказывала ему о бедных Сторуких, заточенных во тьме и холоде и оттого так горестно вздыхавших и плакавших. Тогда Гефест вспоминал о часах, проведенных им в осотнике, и мечтал выковать меч, который разрубил бы тюрьму этих несчастнейших и освободил бы их. Днем же в руднике он опять испытывал страх перед воющими Сторукими. Так он жил между страхом и мечтой, обитал над узниками, добывал руду и временами, заслышав их плач, думал, что это плачет его собственное одинокое сердце. Ибо однажды, на седьмом году его жизни у Геи, он увидел, как резвятся и ликуют в море Посейдоновы дети, и собственное одиночество отозвалось в нем такой болью, что пресеклось дыхание. Дрожа от тоски и беспомощности, он вошел в воду и проковылял немного вглубь, чтобы поиграть с резвящимися детьми, но поскольку плавать он не умел, а звал и махал напрасно, оставаясь незамеченным, то вернулся к себе в мастерскую и так дико ударил по железу, что испортил лучшее свое изделие. В последовавшую за тем ночь он плакал над загубленным металлом, а наутро, гонимый желанием найти себе товарища и все-таки скованный необъяснимым стыдом, тайком, как рысь, прокрался на берег, полный решимости на этот раз во что бы то ни стало броситься в волны. Но тут на полпути ему встретился Прометей и поведал о богах на высокой горе Олимп и о его, Гефеста, божественном происхождении. Прометей утешил его, сказав, что если он решится вскрыть Зевсу череп и освободить его от головных болей, то час его возвращения домой недалек. Гефест не хотел этому верить: не веря, выковал он с помощью Прометея топор, все еще не веря, нанес удар, и вот предсказание исполнилось, приглашение переселиться на Олимп было высказано, но теперь у Гефеста не шли из ума предостерегающие слова Геи: «Они будут тебя хвалить, будут тебе льстить, и ты пойдешь за ними, и это будет твоя погибель…»

Лгала ли Гея, предостерегая его против богов? Лгала ли, когда изображала ему Сторуких замученными, беспомощными существами? Или же лгал сейчас Зевс, лгали собственные глаза и уши? Как мог этот добрый отец быть злобным властелином, как могла непостижимо прекрасная Гера быть злой женщиной? Но ведь Зевс явно ее боялся, или то была только игра, подобная той, что затевают олени, когда угрожают друг другу, пугают друг друга и наскакивают один на другого, выставив вперед рога, чтобы под конец опять мирно и дружно обгладывать ясеневую кору?

Гефест перестал что-либо понимать.

Зевс догадывался, что происходит с его сыном. Он боялся, как бы кузнец не позвал старицу.

Вдруг его осенило.

— Сынок, — быстро сказал он, — принеси мне топор, который рубит гранит, и ты получишь в жены прекраснейшую из богинь.

— Геру? — спросил растерявшийся Гефест.

— Да что ты, — отвечал Зевс, — я же тебе сказал — прекраснейшую, а прекраснейшая у нас Афродита, Рожденная из пены морской. О сынок, сынок, никакое описание не в силах передать ее прелесть! Признаюсь, я сам хотел на ней жениться, но я отдаю ее тебе, мой любимый сын. Изготовь мне оружие и сделай его таким острым, чтобы оно одним махом отрубало сотню рук! Тогда чудовища перестанут нам угрожать, и ты сможешь насладиться прекраснейшей богиней.