Избранное

Иксион поднимался на Олимп и видел только ее, Единственную, казавшуюся ослепительной горной вершиной, в сверкании снегов, в сиянии небес, в пене облаков: этот блеск и этот облик! Он не чувствовал усталости; Зевс влил в него силы, и он с легкостью горного оленя взбирался вверх по кручам и чувствовал: настал его день! Над ним, в вышине, с криком пронесся орел. Во дворце его принял верховный бог; Нефела сидела на месте Геры.

Зачем это делал Зевс? Так ему хотелось, и все. Он играл в новую, неведомую игру, которая еще и еще раз обнаруживала его могущество, и то, что Гера была уязвлена, только разжигало его. Он подвел Иксиона к Нефеле, и она поняла, что незнакомец предназначался ей, но она также знала, что за этим незнакомцем стоит Он, Сам, цель ее вожделений, и, угадав, чего хотел от нее Единственный, склонилась, сияя, к Иксиону. В глазах его вспыхнул огонь желания: эта дразнящая плоть, угадываемая под скрывавшими ее одеждами. Они безмолвно сидели рядом, предназначенные друг для друга, и совершали трапезу; боги сконфуженно молчали. Зевс шумел и смеялся. Из богов только один Аполлон заметил обман, и это внушало ему отвращение.

Но он не вышел из-за стола.

После трапезы получилось так, что Иксион остался наедине с той, кого принимал за супругу Зевса; она привела его в свой покой, и он принял его за опочивальню Державного. Пена облаков. Иксион жаждал только утоления своего желания, а Нефела чувствовала, как в ней пробуждалась страсть и как она разгоралась и становилась все ненасытнее и оставалась неутоленной: тут даже Пан оказался бы бессилен. Она ощущала, и все сильнее, только пустоту, которая, подобно разверстой бездне, могла заглатывать и заглатывать, и Иксион устремлялся в эту бездну и уже чувствовал изнеможение и почитал это счастьем.

Потом он заторопился на землю.

Она попросила, цепляясь за него: «Побудь еще!» Он высвободился. Она сказала умоляющим голосом: «Приходи снова!»

Он возразил: «Приходи сама ко мне, в мой дворец, на мое ложе».

Она хотела кивнуть и не посмела: она не знала, угодно ли это Повелителю.

Иксион видел ее горящие глаза; у него мелькнула мысль, не похитить ли ее, как вдруг он ощутил трепет во всех членах и увидел в том признак немощи, полного измождения; он понял, что дерзнул на то, что ему не по силам.

То был только миг.

Он повернулся и покинул опочивальню. Дворец был объят тишиной, словно вокруг ни души, только Гермес дожидался у врат, чтобы снести гостя царя с заоблачных высей. Он обвил его своей рукой, и земной почувствовал себя невесомым. Они тихо скользили вниз, два клубящихся облачка. Внизу Фессалия, дремлющая в вечерних сумерках, и высоко вознесшийся дворец. Иксиону хотелось крикнуть вниз, туда, где раскинулась его земля, что он обладал Герой, прокричать облакам, вуалью тянувшимся мимо, или хотя бы поделиться с Гермесом, как бы между прочим, вскользь, по-приятельски небрежно; но в предощущении трепета он сдержался и затаил свое счастье в себе.

Гермес улыбался; тихо плыли облака. Иксион сомкнул глаза и увидел ту, что с неба.

Гера тем временем предстала, незримая, перед Дией и дохнула на нее, и от дуновения богини поседевшие волосы Дии тотчас обрели свой прежний блеск и стали черными как ночь, а в чреве ее появился ребенок. Дия испытала блаженство, когда почувствовала, что она тяжелая; она оглядела свой округлившийся живот — это тело, давно томившееся жаждой материнства. После того как она поседела, Иксион не раз еще приходил к ней на ложе, но то была не любовь, только сильное нетерпение плоти; она не испытывала радости и, принимая его, уповала на одно — на сына, в котором видела теперь, после гибели отца и охлаждения мужа, последнюю возможную для себя опору. Почувствовав в своем чреве дитя, она подбежала к зеркалу и в нем увидела свои волосы, черные и сияющие, как прежде, и тут ей открылось, кому она обязана этим чудом; она вознесла руки к небу и стала благодарить Геру, искренне веря, что теперь начинается новая полоса в ее супружестве с Иксионом.

Он пробудился только у Бычьих ворот; тут Гермес оставил его; Иксион прошел через ворота, Бычьи, потом Солнечные, и замер от неожиданности: перед ним стояла Гера, под фатой и в одеждах, покрывавших ее всю, до ступней, даже рук не было видно; и все же это был не мираж. Она стояла и молчала; за ней Иксионов дворец, весь в лунном сиянии, сверкающий, как золото ее трона. Она казалась ему сейчас еще более ослепительной, ему подумалось даже, что он, пробудившись, еще находится в опьянении самого ясного сна — так скоро она последовала его желанию, а теперь холодела от отчаянной решимости быть с ним, смертным, земным, и внезапно до его сознания дошло: ведь он вкусил нектара и амброзии, и, стало быть, теперь он — бессмертный, как тот, кого она оставила ради…

Иксион не отважился продолжить мысль.