Избранное

Глаза души, говорят, смотрят проницательнее, когда телесное утрачивается, и, поскольку для побежденного это произошло почти окончательно, возможно, для него что-то прояснилось. Марсий теперь уже видел лучше: он больше не равнял себя и противника, не мерил на один аршин, он смотрел и видел то, что есть, — живодера и истязуемого, подобные наименования не отражают полностью сути ни того, ни другого, это лишь возможные варианты. Кем является Аполлон, Марсию было понимать не обязательно, достаточно, что это понимали музы; что такое силен, они уже видят сами, и, поскольку телесное почти угасло, глаза его души теперь сумеют разглядеть собственную сущность.

Скифы, ухватив Марсия за волосы, наконец стянули с него кожу вместе с глазными яблоками, стиснутыми губами, щеками и подбородком.

Язык обнажился до основания в его ревущей глотке, легкие надрывались, как кузнечные мехи.

Соски на груди.

Жир и хрящи.

Хвост.

И вот кожа отделена от мяса, но плоть все еще скреплена с копытами.

Стоны извергает теперь трясущийся толстый живот, и ножи вонзаются в него. Они входят все глубже и глубже, пронзают дымящиеся внутренности, прыгающее сердце, селезенку, печень, желудок, кишки, видна черная желчь, почки блестят желто-медово, открываются белесые сухожилия, наконец — кости.

Где же запрятана душа этого силена, его озлобляющая незлобивость — в желудке или в сердце?

Ножи пронзают потроха. Тут уж и музы завздыхали — ведь они все же сестры нимф.

Подумал ли Аполлон, что этот презренный, болтающийся меж елей, не сможет умереть?

Музам не полагается чего бы то ни было желать, они лишь возвещают о том, что уже свершилось: по воле Зевса, во исполнение его всевидения. А это означает неучастие.

Подобное сострадание по меньшей мере неуместно.

Аполлон же это милостиво стерпел.

Сестры! Происходящее тут, в лесу, открыло вам истину: главное преступление — стремление познать божественную сущность. А насилие, совершаемое по приказу бога, окончательно и бесповоротно. То, что сделано, сделано. Пример тому — судьба Семелы, она тоже пожелала увидеть Зевса во всей полноте его божественной сущности и была испепелена им. Есть лишь две силы, способные приблизить бога, но обе должны быть чрезмерными в своем проявлении: страстная потребность любить и простодушие.

Легкий кивок головы — и клинки прекратили работу.

Музы отважились на воспоминания: Семела разрешилась Дионисом, богом вина, способным помутить разум, а что произведет на свет силен?

Душу свою, сестры, которую мы ищем!

Новый кивок — и тупой скрежет ножей, добирающихся до самого мозга костей.

Бьющий ключом кровавый источник, желтый сочащийся гной, экскременты, мозг, слизь.

В каком из этих потоков заключена душа твоя, силен?!

Аполлон кивнул в третий раз.

Наконец-то скифы подрезали хрящи копыт, и кожа спала.

Кибела бушевала в лесу. Во тьме разразился целый ураган. Вдруг зазвучала флейта. Сотни нимф вскрикнули в один голос, и мясо силена обнажилось. А желто-коричневая кожа, раздуваясь и переливаясь, как живая, начала раскачиваться в такт пению флейты, и вместе с ней — острые уши, стоптанные копыта, жирный живот, подпрыгивающий огрызок хвоста, а руки обвивали черные елки. И те, придя в движение, в свою очередь раскачали и гору, и лес на ней.

Сладкозвучие флейты необъяснимо.

Скифы с головой ушли в обработку кожи, но под их мощными ударами ели качались все сильнее, а разрезы на коже мгновенно затягивались, бесследно исчезая. Рубцов не оставалось.

Тогда Аполлон повелел скифам вернуться в темноту лесов.

И тут произошло невероятное, но музы видели это собственными глазами: Аполлон, Чистейший из Чистейших, дотронулся до кожи, коснулся ее пальцами, лишь их кончиками, и кожа, на миг приоткрывшись, сразу опять затянулась.

Властелин дельфийского оракула не говорит, не молчит — он предвещает. Чему быть, тому не миновать. Кибела затихла, лес замер, хоровод муз исчез в сумерках, а Аполлон, славный Аполлон, вспомнив о своем обличии, быть может более всего соответствующем его сути, волком пустился на север, а меж елей обвисла кровоточащая кожа…

Потом надвинулся вечер, он пришел с миром к тем, кто беззлобен и тучен, и обитает в бедных пещерах, и любит вино и сладость жизни — такой не вершит власть ни над народами, ни над чьей-то жизнью. И вот нимфы вышли из-за деревьев, и зажглись костры посреди стекающих с Иды ручьев, и флейта заплакала навзрыд, а кожа задергалась в танце, и явилась Кибела с обнаженной грудью.

Вскоре Фригия была покорена тощими и жилистыми людьми, и среди них римляне и сирийцы, и снова появились воины с клинками, длинными, острыми, отшлифованными горной водой, и снова они резали и кромсали: женщин и мужчин, детей и стариков — снова и снова снимали кожу Марсия. Солдаты ставили заплаты из его кожи на ранцы и сапоги, кошельки и щиты, но, едва те уходили, кожа Марсия возрождалась, а когда потом солдатские трупы, разлагаясь, окончательно догнивали по всему пути следования завоевателей, после них оставались лишь эти крепкие куски кожи убитых фригийцев. Источенная червями, исклеванная птицами, она мало-помалу рассеялась по белу свету.