Избранное

Иначе повел себя его сын, тоже Дионисий; он тоже вел ученые споры с Платоном, тоже испытывал тягу к познанию, однако в отличие от отца не обладал чувством меры. Он зазнался и принял то, в сущности, случайное обстоятельство, что демон обитал в гроте, находящемся в пределах его владений, за знак особого расположения богов и доверился этой воображаемой милости в столь неподобающей степени, что возомнил, будто его минует жребий любого владыки — постоянная угроза его владычеству и обязанность неотступно противодействовать этой угрозе. Отец дал сыну наглядный урок, на час посадив его друга Дамокла, в шутку выразившего желание в течение часа побыть повелителем, под меч, висевший на одном конском волосе, и сын с ужасом осознал, какая опасность нависает над властью, но потом, уповая на верную службу воздушного демона, позабыл об этом уроке, а вместе с ним и о примере осмотрительности, который своей жизнью подал ему отец, повелевший обыскивать своих жен на пороге опочивальни, дабы обезопасить себя от спрятанного под платьем ножа (к тому же подойти к этому покою можно было лишь по мосту, который днем поднимался); еще ой приказывал брадобреям (которых позже заменил своими дочерьми) не стричь ему волосы и бороду ножом, а подпаливать их тлеющими ореховыми скорлупками; ввел он также в обычай — и нарушение его стало роковым для сына — время от времени удалять из жизни всех обслуживавших грот и щель в горе: не только для того, чтобы сохранить тайну, но и для того, чтобы предотвратить злокозненное ее использование. Лучше бы отец вместо Дамокла посадил собственного сына под висящий на волоске меч! Как уже говорилось, второй Дионисий зазнался, он возомнил, будто неуязвим для любой опасности, и когда несколько стражников, подкупленных бунтовщиками, подстроили в гроте разговор, то подслушавший их тиран сразу поверил в измену самого преданного из своих военачальников, что было равносильно смертному приговору: тем самым он лишился единственного полководца, способного отразить нападение коринфян и карфагенян, то коварное нападение, из-за которого тиран в конце концов утратил власть, а вместе с ней и жизнь.

Его отец умер в своей постели после тридцати восьми лет правления.

Дионисий Третий совсем повредился умом: он превзошел гибрис своего предка и вообразил, будто тот демон — не кто иной, как Ирида, препоясанная вестница богов, дочь дневного света и морского бога Тавманта, подруга западного ветра и победительница льва, которую Гера милостиво предоставила ему; он приказал расширить грот, превратить его в храм и в честь Ириды ввел отвратительный обычай убивать гонцов, приносящих плохие вести, на склоне горы над гротом, так что кровь гонца стекала в щель сквозь охапку цветов, составляющих символ Ириды — радугу. И когда какой-то дерзкий стихоплет высмеял этот обычай в виршах, какими испокон века пачкают стены в людных местах, и повторил то мнение об Ириде, какого издревле держались отцы и деды, а именно — что она благосклонна к любому и каждому, Дионисий приказал выследить и распять нечестивца; это бы все не беда, поскольку порядок есть порядок, но с того часа повелитель возжаждал обладать телом богини. Он вознес к ней молитвы в гроте и по каким-то знакам, каким-то рокочуще-призывным звукам счел свою мольбу услышанной, а чтобы попасть на ложе богини, попытался с помощью подъемных устройств взобраться на радугу, как-то вечером раскинувшуюся над Сиракузами; в конце концов он приказал приковать себя голым к скале в гроте, велел всем стражникам удалиться и призвал бессмертную к себе. Утром его нашли искромсанным кинжалами, а поскольку в пыли отдельно валялся его отрезанный член, все поверили в месть оскорбленной богини, а некоторые даже пустили слух, что сама Гера сошла с Олимпа, дабы покарать его дерзость.

Один из телохранителей провозгласил себя тираном, то есть «самодержавным стратегом», и при нем наметился возврат к разумному использованию грота в качестве тюрьмы. Однако при последующих Дионисиях — исторические хроники не удостаивают их упоминанием — чудо грота окончательно выродилось; его низвели до уровня придворного увеселения и попросту забавлялись, играя в то, что при открытии чуда Дионисием Первым — его можно было бы с полным основанием именовать Дионисием Мудрым — было вызвано настоятельной необходимостью: внизу, в гроте, пытали закованного в цепи, а собравшиеся наверху, у щели, по его крикам должны были угадать вид пытки. Потом все опустилось еще ниже (постепенно все на свете опускается еще ниже). Если бы такая игра, принося какие-то новые знания о природе человека, о наиболее удачных способах воздействия на его нервы и мускулы, споспешествовала даче требуемых показаний, то она — нельзя не признать — служила бы делу государственного правления; но поскольку игра в угадайку служила лишь для развлечения, то она и скатилась вскоре в область скабрезного: угадывать стали уже любовные ласки и степень возбуждения совокуплявшихся.