Избранное

Верно, женская любовь часто бывает деспотичной, слепой, экзальтированной, но в ней присутствует и доля материнского чувства. Если женщина действительно любит человека, она любит его, как мать своего сына, бережет его. Она готова пожертвовать всем, что у нее есть, лишь бы сделать его счастливым. Она решила, что, коль скоро удержать Дасиня не удастся, лучше не бередить разговорами его душу. Она больше не думала о том, как она будет жить без него, но лишь о том, каково будет ему идти без нее на смерть. Забыв обо всем сказанном ею, вновь загоревшись огнем любви, она села рядом с Дасинем в плетеное кресло, прильнула к нему и долго шептала ему о своей безграничной любви, о нежности и обо всем прекрасном. Они оба погрузились в чистый родник радости любить и быть любимыми. Месяц изливал на них свой нежный свет и, казалось, завидовал их счастью.

Отзвенели десять ударов стенных часов. Ли Цзиншу, словно пробудившись ото сна, вскочила, поправила прическу и обратилась к Ду Дасиню:

— Ну вот, теперь можешь идти. Наши судьбы уже определены. После нашей сегодняшней встречи я ни о чем не жалею.

Она могла показаться очень спокойной, даже бесстрастной, но в глубине души обливалась кровавыми слезами. Ду Дасинь же был взволнован ее словами. Он помедлил немного, поднялся и произнес печально:

— Цзиншу, я ушел…

Он быстро спустился по лестнице, больше не взглянув на девушку. Стоя у перил, она сначала услышала его тяжелые шаги, затем увидела, как его высокая и худая фигура пересекает цементную дорожку, как он открывает металлическую дверь и, не повернув головы, выходит на улицу. Она желала бы и дальше следить за ним взглядом, но высокое коричное дерево помешало ей.

«ЦЗИНШУ, Я УШЕЛ…»

Месяц по-прежнему лил с небосвода свой свет, залитая им улица уходила куда-то вдаль, обрамленная двумя стройными рядами платанов. Холодный ветер, пронизывавший Ду Дасиня, шевелил ветки, листья о чем-то шептались друг с другом. Проигрывавшие в состязании с лунным сиянием уличные фонари висели над мостовой, словно полупрозрачные созвездия. На пустынной улице лишь изредка мелькали фигуры одиноких прохожих. Единственной музыкой, звучавшей в этом притихшем мире, можно было считать ритмичную медлительную поступь Ду Дасиня да шелест потревоженных ветром платанов. Эти звуки успокаивали душу и помогали ему размышлять.

Прежде всего он подумал о ней — вечно о ней! Он вспомнил все, что между ними произошло, припомнил и ее слова о том, что она принадлежит ему. Она любит его, его одного, любит всем сердцем. Она даже готова пожертвовать всем ради него. Она такая нежная, такая добрая, такая красивая. Он думал о ее достоинствах, и на лице возникла умиротворенная улыбка. Он не только вспомнил все хорошее, что она для него сделала, но и представил себе, как много она могла бы еще сделать. Он вообразил себе сценку из грядущего: они вдвоем живут в рабочем квартале большого города или, быть может, в тихой, окруженной красивыми пейзажами деревне, обучают рабочих, крестьян и их детей, трудятся ради их блага, несут им благовест любви, говорят о свободе и равенстве, делят с ними радости и горести. Она с ее прекрасной, широкой, возвышенной душой столько делает для людей, что те начинают понимать и любить ее. Она и сама их любит, старается быть для них вроде молодой матери… И вот народ приходит в движение, поднимается. Для них это такая радость, что и на его исхудавшем лице появляется мягкая улыбка. Но тут же ему приходит мысль: как странно, что ему привиделось то, о чем мечтает Ли Цзиншу! Ему стало смешно — уж он то знал, как далеки от этого его идеалы.

Вдруг он услышал, что помимо его собственных шагов улицу оглашает еще чья-то тяжелая поступь. Затем перед ним выросла массивная фигура индуса-полицейского. Тот приблизился и окинул его каким-то странным взглядом.

У него сразу же изменилось настроение, моментально улетучились навеянные Цзиншу мечты, остался лишь привкус горечи. Перед его глазами возникла отсеченная голова Чжан Вэйцюня с обрубленным ухом, затем он стал думать о плане действий на завтра — для мыслей о более отдаленном будущем в его мозгу уже не оставалось места. Ведь он сегодня все высказал Цзиншу, попрощался с ней, они не только никогда не будут жить вместе, но даже не смогут встретиться еще раз. Завтра он отправляется на свидание со смертью — этой непостижимой смертью. Цзиншу больше не имеет к нему отношения. Его гибель неизбежна, и, сколько бы Цзиншу ни любила его, ни вспоминала, после смерти он этого уже не почувствует. Он один пойдет по пути к безысходной, непознаваемой, таинственной и, быть может, ужасной гибели.