Избранное

О, если мог бы я, хоть на мгновенье,
Поверить в то, что все вернется вдруг
И я почувствую прикосновенье
Таких далеких и желанных рук!

За окнами, в сиянье зимней стужи,

Лежит залив. Кругом — холмы, леса.
А мне все кажется, что это хуже,
Чем жить в аду — но верить в чудеса.

«Что мне теперь песок любой пустыни…»

Что мне теперь песок любой пустыни,
Любого моря блещущий прибой,
Мне, ясно понимающему ныне,
Насколько я в долгу перед тобой.

Я дешево плачу: смертельной мукой,

Томительным сознанием вины,
Отчаяньем, и горем, и разлукой —
За ту любовь, которой нет цены.

«Ни судьбе, ни искусству, ни славе…»

Ни судьбе, ни искусству, ни славе,
Никому я тебя не отдам.
Не могу я болтать и лукавить,
К тридцати приближаясь годам.

Все уносят могучие реки.

И, не слишком ценя бытие,
Я тебе благодарен навеки
За любовь, за неверье твое.

«Гляжу — не наглядеться никогда…»

Гляжу — не наглядеться никогда.
О, как по-детски спишь ты, дорогая.
Вот и глядел бы долгие года
И сам не спал, твой сон оберегая.

Но все, что так необходимо мне,

По-нищенски судьба смогла отмерить.
...Как в детстве, что-нибудь скажи во сне,
Чтоб я сумел словам твоим поверить.

Песцы

Октябрь, а снег уже лежит на ветках.
Внизу холодный, чистый блеск реки.
А тут живут за проволочной сеткой
Хорошенькие быстрые зверьки.
И в ноябре совсем похорошеют,
Совсем готовы будут на убой,
Чтоб кто-нибудь другой тебе на шею
Накинул мех туманно-голубой.

Лев в клетке за полярным кругом

Вагон стоял на ледяной равнине.
Кругом — враги в одеждах меховых.
Но о другой, сияющей пустыне
Он размышлял и не глядел на них.

Мне ремесло не лжет и не наскучит.

Работник, а не праздный ротозей,
Я спрашиваю: кто меня научит
Держаться так среди своих друзей.

Борьба с воображением

Что, брат? Воображенье одолело?
Под солнцем тесно стало вам двоим?
А ну, скорей укройся, воин смелый,
За пресловутым юмором твоим!

Освободись от дружеских объятий!

Попробовал? Не вышло ничего?
Попробуй силою! Смелей, приятель!
Дурак! Отелло! Задуши его.

«Ты скажешь: сам взгляни на это снова…»

Ты скажешь: сам взгляни на это снова —
Да разве к счастью, славе и добру
Быть мнительным и грустным до смешного?
Пускай. И это на себя беру.
И голову теряя, и приличье,
Все револьверы в небо разрядив,
Я вижу, как я все преувеличил
И как я все же прав был и правдив.

«Однажды, когда я себе самому…»