Избранное

Земля тут была холодная и пусто выметена ветром, и бедную купу вязов, единственную веху на много миль кругом, ветер трепал, как тучи в небе. Рори оставляли тут, а мой путь лежал дальше, и я нетерпеливо ждал телегу, которая поможет мне одолеть часть последних нескольких миль до ужина и ночлега. В дальнем углу кухни старик возчик шептался через низкий прилавок с хозяйкой; девчонка, хозяйская дочка, стояла тут же и зажигала свисавшую с балки керосиновую лампу. Вот две серые макушки озарились сверху. Свет упал на некрашеный прилавок, голый, как тогда, когда доски только еще доставили из города Макрума за двадцать миль отсюда и свалили на кухонном полу на радость толстой маленькой женщине и ее толстому маленькому ребенку. Свет упал на сальные мятые бумажки, медные и серебряные монеты, синие мешки с сахаром, на темнеющие остатки субботней торговли. Я ждал, пока они кончат шептаться, может, они так секретно шептались про деньги, а может, про бабьи сплетни. А может, они хотели, чтобы нас унесло партизанить подальше, пока еще не сгорели крыши над их старыми головами. Снаружи, в ветреной ночи, ходил на оброти у вяза старый конь, низко свесив голову с сонными, как у Будды, глазами. Я сидел у очага и ворошил золу дулом винтовки.

Я знал, что всю ночь будет хлестать ливень, хотя ветер крепчал, и снова я вспомнил про девушку в черном плаще; но уже она соскользнула на много миль в прошлое, и однажды она вовсе в него соскользнет, я ее позабуду, не вспомню, разве что ни с того ни с сего, где-то, когда-то я подивлюсь странной встрече, расчувствуюсь и стану гадать, не спрашивала ли она у кого, куда я подевался, прибавляя, может, что я славный, а может, еще что-нибудь прибавляя. Она была у такой вот двери на руках у матери. И снова будет там стоять через год-другой, выпроваживая последнюю подшучивающую парочку, и поглядит в небо вместе с молодым мужем, заметит, что будет дождь, и укроется от него на засовы и клямки, и вернется к погасающему огню, и будет слушать, как зарываются в мягкое, теплое первые капли и вязы рвет нарастающий ветер; муж прижмет ее к себе, и она, навсегда прощаясь с девичьей порой, втихомолку всплакнет в темноте и потом улыбнется своему первому бабьему счастью. Каких только тканей не ткет старый Ткач, будто и не истрепаться им в ветошь и не вспархивать моли над веками тех, кого он так любил. Даже бури в конце раздробляются в прах.

Я услышал, как Рори демонстрирует свои познанья, почерпнутые в сельской школе, повернулся и увидел, что хозяйская дочка смотрит на него и дожидается конца, чтобы прыснуть.

«Это человек, — выступал Рори, — чье высокое ораторское искусство и мудрость беседы могут равняться лишь с безупречностью его нрава и благородством помыслов, каковыми наделил его Господь, ибо яснее ясного, — еще тверже продолжал император, — что, если природное сияние человеческого разума не затемняется сызмальства и не искажается в зрелости, сила воли человеческой непреложно производит в каждом, в каких бы он ни родился широтах, под какой бы звездой ни увидел впервые свет, если только он верен добру и чурается зла, гений Александра, красноречие Цицерона, мудрость Соломона и дивное искусство Леонардо да Винчи».

Низенький пузатый человечек кончил, задохнулся, повернулся к девчонке, хлопнул в ладошки, потом хлопнул по ладошкам и ее, произведя сам себе бурный аплодисмент.

Оказалось, она немного проводит меня по дороге. Мы залезли в телегу и что-то кричали с задка на прощанье, когда телега тряско отдалялась от двух квадратов света и толпящихся в дверном проеме черных фигур.

Потом мы въехали в широкую тьму и затихли. Я растянулся на дне телеги и слушал хвастливую бурю; я чувствовал себя молодым и смелым, мне весело было слушать, как она надсаживается впустую; над горной грядой, через которую проложили проход дорожные рабочие, пять веков уже, наверное, гнившие в могилах, просторно растекался лунный свет. Нам было в ту же сторону, что бродячим тучам, и они бежали по небу впереди нас. Телегу трясло, глаза у меня слипались, но вдруг девчонка вцепилась в мою руку:

— Ты боишься Буку? Я боюсь!

И бросилась ко мне на грудь, и положила голову рядом с моей головою, и я обнял ее за плечи и так лежал, и нас качало под звездами, путавшимися в пасмах тумана. Потом я соскочил со старой телеги, и скоро ее не стало слышно вдали.