Избранное

Существуют две разновидности ирландцев, которые я не выношу. Первые из кожи лезут вон, чтобы вести себя так, как — на их взгляд — должны вести себя англичане. Вторые из кожи лезут вон, чтобы вести себя так, как — на их взгляд — должны вести себя ирландцы. Эти последние невыносимо скучны. И вот таков Айк Дигнам. Он считает, что ирландцы остроумны, и поэтому пересыпает речь вымученными остротами. Он воображает, что ирландцы обладают богатой фантазией, поэтому постоянно рассказывает всякие небылицы. Кроме того, он вбил себе в голову, что ирландцы от природы чертовски насмешливы, что прекрасно уживается с его представлением об ирландцах как о больших реалистах, поэтому он готов порицать всех и каждого за недостаток здравого смысла. Но поскольку он верит также, что нет на свете людей снисходительней и сердобольней, чем ирландцы, то неизменно кончает свои гневные тирады словами: «Однако будем уповать на то, что в душе бедняга не так уж плох». В результате, разговаривая с ним, никогда не знаешь, с кем, собственно, ты сейчас говоришь — с Айком ли фантазером, Айком-реалистом, Айком — злым насмешником или же с Айком-добряком.

Уверен, что этого он и сам толком не знает. Он газетчик — ведет раздел внутренней политики. Мне приходилось быть свидетелем того, как, сделав из человека отбивную, он заявляет потом за кружкой пива, смущенно похохатывая:

— Ну и штуку же я отмочил. Знаете, что я написал в своей колонке о Гарри Ломбарде? Я написал: «Нет такой темы под солнцем, которая не исторгла бы из его уст потока красноречия, водянистого, как молоко ослицы». Ей-богу, мы, ирландцы, — кошмарные люди. Он наверняка перестанет теперь со мной разговаривать.

Одним словом, правая рука его не ведала, что творит левая. Но самое возмутительное то, что жертвы его разговаривать с ним продолжают, причем вполне дружелюбно, и это уж вовсе непонятно, если припомнить все, что он говорит и пишет о них. Именно он сказал о некоей даме, взявшей в привычку забрасывать газеты письмами в защиту министерства путей сообщения: «Ну разумеется, она пишет, а министр руководит у нее под блузкой». Однако министр путей сообщения принадлежит к числу его лучших друзей и говорит о нем: «Кто? Айк Дигнам? Ну конечно. Да что вы все на него насыпались? В душе он парень совсем неплохой». И, что самое поганое, в душе Айк действительносовсем не плох. Я уже давно примирился с тем, что моему пониманию смысл сего недоступен. Вероятно, тут есть какая-то туманная связь с надеждой, утешением, отчаянием и верой в беспредельное милосердие господа бога.

Естественно, что врагов у Айка не меньше, чем друзей, и вот это недоступно егопониманию. Если ему сказать:

— А ты вспомни, что говорил о нем в прошлом году. Ты сказал, что стоит ему запеть песню о Голуэйском заливе, и залив на глазах превращается в грязную лужу.

Айк только расхохочется:

— Но ведь это шутка! Кто же станет на это обижаться?

— А как бы тебе самому понравилось, если бы кто-то сказал что-нибудь подобное про тебя?

Он не дрогнув ответит:

— Я бы ничуть не обиделся. Ничуть! Я бы понял, что это не со зла. Я бы знал, что в душе парень он хороший.

Несколько недель тому назад ему пришлось самому испить чашу, которую он так любил подносить другим. Он сдуру написал книгу, то есть сделал то, что издавна желает каждый журналист своему сопернику. Тема его книги — или, вернее, брошюры — была «Роль ирландской лошади в ирландской истории», и это произведение в пух и прах разнес какой-то анонимный критик в одном из популярных еженедельников. Фраза, больно задевшая его — как, несомненно, и было задумано, — гласила: «В чистокровных лошадях мистер Дигнам разбирается слабо, зато по части полукровок он большой специалист».

В тот самый день я встретил его в баре «Муни» на набережной. (Он сидел, погрузив взор в бездонный омут пивной кружки. При моем появлении он остановил на мне скорбный взгляд, не оставляющий сомнения в том, что уязвлен он глубоко.

— Видели, что в «Сан» о моей книге пишут? — спросил он и, когда я кивнул, продолжал: — Подлая газетенка! Подлый листок! Злопыхательский! Вот что это такое. Исходит ядовитой слюной. Человеконенавистники! Узурпаторы! — Он хлопнул ладонью по стойке. — Им бы только все крушить!

— Наверное, кто-то отыграться решил.

— Да что я кому плохое сделал? Ну пройдешься когда на чей-то счет — так ведь это обычное дело среди журналистов. Сегодня я, завтра ты. Неужели кто-то воспринимает меня настолько серьезно?

— Так ведь и этот критик всего лишь проехался насчет вашей книги.

Он снова в возмущении хлопнул ладонью по полированному дереву.

— Именно это мне больше всего и не нравится в статье. Подтекст! Какие-то намеки. Почему бы ему было не сказать прямо, что он думает, как подобает мужчине? Анонимность, вот что отвратительно! — Он устремил на меня сверлящий взгляд. — Как вы думаете, кто ее написал?

Я развел руками.