Дождь перестал, просияло солнце, но меня не обманешь. Я узнал знакомые поля. Жалкий у них вид. Дождь. Холод. Моя нищая юность в Корке. Мы проехали Бларни. И оказались в тоннеле, и, хотя я знал об этом длинном тоннеле, я забыл, какой он длинный, зловонный и темный.
Мэл был первый, кого я увидел на платформе, — в твидовом костюме и спортивном кепи. Виски уже начали седеть. Зубы для своих чересчур белые. Он был в очках. Мы тепло поздоровались.
Говорят, голоса хорошо запоминаются. А я вспомнил его резковатый оксфордско-коркский выговор, лишь когда он сказал:
— Ну, наконец-то мы можем лицезреть ваше высочество у нас в Корке!
Я засмеялся.
— Вот и я, миротворец Орфей.
Он только хмыкнул в ответ, и мы пошли с перрона, по-приятельски поддразнивая друг друга, мол, какие мы уже старые, сели в его спортивный белый «ягуар» и пулей вылетели с вокзала.
— Ну? — сказал я. — И на чем же вы вчера покончили с моей милейшей тетушкой Анной?
Он сделал вид, будто поглощен дорогой — в этом месте по улице металось с десяток обезумевших от страха волов, а на них орали и махали руками два таких же обезумевших погонщика. Потом он смущенно усмехнулся, искоса глянул на меня, явно приглашая заодно с ним отказаться от всякого благоразумия, и сказал:
— Я опять дал ей ни за что ни про что два фунта. Ясное дело, она через месяц снова придет. Будет являться каждый месяц до конца своих дней. Если мы не примем какие-то крутые меры.
— Понятно. Понятно. Прямо сейчас за нее и возьмемся?
— Нет! По субботам я не работаю. И не собираюсь нарушать свои правила ради этой старой перечницы. Я везу тебя на свою ферму. У нас уйма времени — суббота и воскресенье. Поговорим о ней сегодня вечером после ужина. И ни минутой раньше!
Я возмутился. Я все-таки очень любил мою тетушку Анну, хоть и не навещал ее уже двенадцать лет, и мне не по вкусу, когда мной вот так командуют, не потрудившись даже сказать «если ты не против», или «если у тебя найдется время», или «с твоего позволения». Он что, опять принялся за старое, строит из себя важную персону? Подумаешь, делец, раскомандовался. А при ближайшем рассмотрении с ним за долгих два дня, пожалуй, помрешь со скуки. Однако он так по-хорошему обошелся с тетушкой Анной, и ведь это из-за меня он попал в переплет, и я ему обязан, так что я сказал как можно любезнее:
— Очень мило с твоей стороны, Мэл. Я могу повидаться с тетушкой завтра утром, и наверняка днем есть поезд на Дублин.
— Если хочешь, пожалуйста, — не без обиды сказал он. Потом прибавил весело: — Если есть воскресный поезд на Дублин, он наверняка идет часов десять. — Потом он сказал, да так самодовольно, что всякий, кто его не знает, тут же невзлюбил бы его: — Тебе понравится мой коттедж, он прелесть. В Корке ни у у кого нет ничего похожего!
Я был не очень разговорчив по дороге в город и потом, когда выехали из него. Эти места разбудили слишком много воспоминаний об отце, о матери, о моей утраченной юности. Мэл знай болтал о замечательном будущем Корка, о его экономическом развитии, об аэропорте, который рано или поздно здесь непременно будет, болтал так, словно он сам лорд-мэр этого проклятого городишка. Но вот мы выехали из Корка и опять очутились на просторе, и скоро — всего минут через двадцать бешеной езды — Мэл сказал:
— Смотри, вот моя сабинская ферма!