Избранное

Волна за волной идиллия вздымалась к первому крещендо, и вот уже смычки бичами хлещут по скрипкам в страстном порыве мелодии. Безумец! Сидеть здесь ночами, в этой безмолвной долине, лицом к лицу с Шейлой, и слушать музыку, подобную этой ликующей музыке, созданной любовником для спящей возлюбленной. Если уж мне отчаянно захотелось оказаться дома, в постели с женой, то, боже милостивый, что же должен испытывать он? Я вдруг вспомнил кое-что и схватил конверт пластинки. Да, я прав. Вагнер написал эту любовную идиллию, когда ему было пятьдесят семь, уже за сорок он влюбился в Козиму Лист, а ей было тогда двадцать с чем-то, и мне вспомнились другие мужчины в годах, что женились на молодых женщинах, находили их даже в тесном кругу маленького городка в нескольких милях отсюда. Мужчины, опаленные зимним холодом, что срывают едва распустившиеся розы. Старый Роберт Котрелл, судовладелец, женился на барменше из отеля «Виктория». Франк Лейн, винокур, в шестьдесят подцепил хорошенькую официантку из «Золотой таверны». А как же звали того мельника, который вдовел двадцать пять лет, а потом влюбился в одну из своих работниц, и у них народились дети моложе его внуков? Такое легко может случиться с мужчинами, которые всю жизнь придерживались самых суровых обычаев, а потом им вдруг это опостылело, и они пустились во все тяжкие.

Музыка медленно замирала, сама собой пресытясь, и я поуспокоился. Мэл ясен как на ладони — со своей болтовней о людях, которые берут глину жизни и лепят из нее собственную форму. О Шейле же я только и знаю с его слов, что она живет в придорожном коттедже, и, как он должен понимать — и первым сказать об этом, — богатый биржевой маклер для нее превосходная добыча. Я стал беспокойно бродить по дому. Ошибся дверью и попал в его спальню. И тотчас захлопнул дверь, чувствуя, что невольно окунулся в глубокие и опасные воды. Край одеяла был отвернут под углом в сорок пять градусов и на подушке лежала едва распустившаяся алая роза. Я ушел к себе, лег и уснул так крепко, что не слышал, как он возвратился.

Когда я проснулся, солнце сияло вовсю и коттедж был пуст: Мэл, вероятно, поехал к обедне, а потом за ней. Когда они вернулись, та роза была у него в петлице. После завтрака я взял «ягуар» и поехал в город повидаться с тетушкой Анной.

5

В городе трезвонили церковные колокола, но на набережной, где она жила, не было ни души. Даже чайки на реке и на оградах вдоль пристани и те молчали. Я остановил машину у ее старого дома — изгородь покосилась, стекло в полукруглом окне над дверью треснуло, старомодная, в восемь филенок дверь, бугристая от многочисленных наслоений краски, нуждалась в паяльной лампе, да еще ее требовалось недельку скрести, чтобы проступил резной багет и превосходное красное дерево. Я посидел в машине, думая о тетушке Анне, какой знал ее много лет назад, и о том, как бы с ней поладить.

Была она всегда ласковая, нестрогая, легко расстраивалась и, насколько я знал, мало чем интересовалась в жизни, только смотрела скачки, гадала на кофейной гуще и на картах, питала слабость к сладкому и зачитывалась третьесортными романами про любовь, издающимися в дешевой лиловой серии. Надо бы прихватить с собой коробку шоколада. Я поехал и отыскал кондитерскую, где торговали и в воскресенье. Наверно, из-за любви к сладостям тетушка так всегда и маялась зубами: они у нее вечно болели и несколько передних испортилось. В ту пору существовала какая-то замазка, паста или облатка, с помощью которой бедняки в провинции в особых случаях затыкали для красоты дырки в зубах. А может, то была просто белая жеваная бумага? Тетушка пользовалась этим постоянно, и оттого казалось, зубы ее слеплены из замазки. Вдобавок бедняжке неудачно прооперировали левый локоть, в одном месте на локтевой кости было постоянно мокнущее углубление вроде пупка, и она постоянно поглаживала его правой рукой, особенно в холодные или ветреные дни. Может, старушка согласится пойти к хорошему хирургу? Или, пожалуй, попробую соблазнить ее добротной удобной одеждой, жена без труда купит для нее все необходимое. Не то чтобы, глядя на ее ветхий дом, я опасался, что трудно будет уговорить ее принять наш ежегодный дар, нет, просто вспомнились те дни, когда она жила среди зеленых холмов в Каре, по крайней мере в полном довольстве, к ее услугам была наилучшая пища и здоровый сельский воздух, и, наверно, не надо ей было оттуда уезжать, и всего лучше ей было бы вернуться в родные края, но теперь это, увы, невозможно.