Избранное

К роману О’Фаолейна, написанному как притча о жизни человека, нельзя подходить с мерками бытового правдоподобия. С первых его страниц читатель вслед за героем втягивается в эксперимент совершенно неправдоподобный. В правила затеянной игры входит загадывание загадок. Но нас ждет разочарование, если вместе с героем, увлекшись почти детективной историей, мы будем искать к ним точные ответы. Упорство Янгера упирается в насмешку богов, читатель же, коль слишком долго он будет сличать факты и сопоставлять даты, неизбежно почувствует лукавую улыбку автора. Он рискует уподобиться персонажу романа, мисс Пойнсетт (пародия на мисс Марпл Агаты Кристи), доверяющей только фактам: «Послушав каватину Генделя „Царице любви“, она бы наверняка прежде всего отметила, что истории неизвестны точные свидетельства существования такой женщины».

На вопрос интервьюера — в этой роли выступила его собственная дочь, известная писательница Джулия О’Фаолейн, — почему в жизни героя романа «И вновь?» подчеркнута личная, а не общественная ее сторона, писатель отвечал, что хотел «добраться до сущности человека, того, что Йейтс называл „личностью“, до ядра, освобожденного от оболочек, именуемых характером, приметами места, социальными функциями». Но социальный элемент никогда не исчезает из его произведений — комментирует это объяснение Джулия О’Фаолейн. И действительно, хотя в романе речь идет о личном, семейном прошлом, в какой-то степени это и метафора прошлого исторического, пережитого лично, напоминающего о себе незаживающей душевной раной. Потому что в ирландском контексте тема прошлого всегда включает в себя общественный, даже политический смысл. И по-прежнему остается одной из самых острых, больных для ирландской литературы. Сколько было написано об истории как «кошмаре» (Джойс), как грузе «бесполезных» (Л. Макнис) или «обжигающих» (Дж. Монтегю) воспоминаний. И в филиппиках героя О’Фаолейна нельзя не услышать взволнованный авторский голос, знакомый по другим выступлениям писателя: «…и слово „прошлое“ вдруг стало мне отвратно… этим словом оскорбляли достоинство моей страны. Слишком уж много попадалось мне эдаких нахрапистых патриотов в дублинских кабачках, где они, до капли выдоив свое (?) Славное Прошлое, в мгновение ока от этого прошлого отшучивались как ни в чем не бывало: показывали, что стоят на земле обеими ногами. Овцы, разбредшиеся из загона рухнувшей империи, полулюди, навеки меченные клеймом имперского овцевода на крупах».

Шон О’Фаолейн — искушенный мастер художественной прозы, прекрасно знающий ее историю и современные концепции. Выступал он, как отмечалось, и в роли исследователя жанра рассказа и романа. В своем последнем в полном смысле слова оригинальном произведении он сполна проявил и свою высокую образованность, и тонкое чувство литературного стиля. Многие страницы его романа пронизаны литературными ассоциациями и аллюзиями, цитатами явными и скрытыми. Он как бы разглядывает накопленное искусством богатство, наслаждаясь его сверканием, примеряя к своим задачам. Йейтс и Джойс, Джеймс и Набоков — их словечки, фразы, каламбуры, парадоксы, чаще всего нарочито искаженные, рассыпаны по тексту романа. Это, конечно, создает особые трудности для переводчика. Но не для читателя. Как большинство подлинно художественных созданий, роман О’Фаолейна доступен читательскому зрению разной остроты. Потому что «ключи» для его понимания писатель не прятал.

Для понимания романа О’Фаолейна важны не столько литературные ассоциации, сколько размышления о романной форме. «Это я для себя пишу. Мне надо помнить. Одни бессмертные способны жить беспамятно». Этими словами Янгер начинает свои мемуары, О’Фаолейн — роман. Факты или впечатления, летопись жизни или ее интерпретация — дилемма, стоящая перед автором мемуаров. Нана, верный друг и единственный читатель Янгера, уличает его в непоследовательности и противоречиях. Он хотел сделать документальный фильм без сценария, тогда как на экране, как и на бумаге, не может быть «все как в жизни». Любой объект, попавший в поле зрения, в искусстве обретает формообразующую роль. Рассуждения и споры в тексте романа, хотя в нем и нет публицистических отступлений, отчетливо выражают эстетическую концепцию автора. «Для современного романа существенно, что писатель истолковывает, а не повествует — повествует кто угодно, — и мы, его читатели, блуждаем с ним среди намеков и догадок. Я не автор и не читатель, я главный герой — так сказать, очевидец, я в курсе дела». В этих словах героя выражена очень важная для писателя оценка повествовательного искусства. И позиция автора — «очевидца», который «в курсе дела». Такой она была прежде и сохранилась в последнем романе. Потому что притча О’Фаолейна о жизни человека — это и его рассказ о себе.