Избранное

Дело не только в автобиографичности — а в романе множество автобиографических деталей, начиная с года и места рождения Янгера. Хотя и эта сторона романа указывает на позицию автора, который всегда писал только в том случае, когда мог себя чувствовать «в курсе дела». Конечно, было бы наивно отождествлять рассказчика и автора, героя и писателя. Но то, что О’Фаолейну удалось сказать о человеке, его утратах и разочарованиях, радостях и неослабевающей жажде жизни, — в немалой степени результат эксперимента, им самим на себе поставленного. Нужно было прожить долгую и большую жизнь, чтобы написать эту «длинную, как жизнь, книгу».

О герое романа в его новой жизни говорится, что он остался «таким же законченным, неизлечимым, непробиваемым и страстным романтиком». Писатель-реалист, О’Фаолейн в своем отношении к жизни остался романтиком. Уже после выхода романа, когда его автору исполнилось восемьдесят лет, его спросили, по-прежнему ли он романтик. «Конечно! Сейчас, как и всегда», — ответил он.

А. Саруханян

И ВНОВЬ?

SEAN O’FAOLAIN

And Again?London 1979

УВЕДОМЛЕНИЕ С ОЛИМПА

Это я для себя пишу. Мне надо помнить. Одни бессмертные способны жить беспамятно. Не сберег воспоминаний — берегись воображения: зарвется, заврется, свихнется. Мне надо в точности помнить, что произошло тогда, мартовским утром 1965 года, — и станет ясно, как это сказалось потом на моей жизни. Но только не драматизировать, ничего не накручивать, не усугублять. Все ведь началось под сурдинку, я тогда и сам не заметил, что началось. Полупроснувшись, я медленно повел глазами в сторону мышьего шороха за дверью спальни. Смутно привиделись мне две желтые бумажные полосы машинописного формата, углом выползавшие из-под двери на ковер. Все еще спросонья оглядел я комнату, до странности незнакомую, выпростался из постели, отодвинул занавеси — и с изумлением увидел внизу за окном опять-таки незнакомую и запущенную лужайку, примерно тридцать ярдов на двенадцать, по краям которой брезжили ранние краски весны — расцветающие нарциссы, золотистая россыпь форзиции, — нет, это не май, скорее март; и в дальнем конце двора сквозила исчерна-зеленоватая хвоя пирамидальных кипарисов, а за ними виднелись соседские задворки и бесцветное небо. Направо и налево — вереница схожих домиков со схожими садиками. Я приложил ладонь к груди и громко выговорил: «Что за черт, где я?» — но ощутил в ответ такую глухую пустоту под черепом, что тут же стал искать глазами зеркало во избежание другого, прямого вопроса, который уже наклевывался.

По левую руку в углу комнаты была розовая раковина; над ней белый кафель и зеркало. Я глянул в него и увидел лицо старика, редкие распущенные волосы, почти седины, красный нос, губы, поджатые как у старой карги без вставной челюсти, набрякшие веки — а ярко-голубые глаза сердито смотрели на меня. Он скорчил злобную гримасу. Я обернулся: нет ли его позади, — и опять увидел тусклые листы, наискось подсунутые под дверь; отмахнулся от мысли, что меня усыпили и похитили, подошел к двери и распахнул ее… Пустая лестничная площадка. Я подобрал длинные желтые листы, присел на край постели и стал читать убористое послание.

Отдел Внешних Сношений

Олимп

Вечность

Индекс А/Я

Получатель: Мистер Джеймс Дж. Янгер. Журналист. Дом 17, Росмин-парк, Дан-Лэре, Дублин, Ирландия, Европа, Северное полушарие, Земля.