Избранное

От Шушуева Йона узнал очень мало, можно сказать, почти ничего, больше рассказали ему монахини. Увечная видела не все, что происходило в монастыре, потому что то она молилась в церкви, то беспамятная вносила ее в келью, а беспамятная не в состоянии была рассказать Йоне все по порядку, воспоминания у нее были отрывочные. Она помнила, что молочную кукурузу сварили и съели, что монах несколько раз поднимался на колоколенку и смотрел сверху на лес, что потом его зазнобило, и он надел поверх подрясника фуфайку. Потом он дал козе кукурузных листьев, потом куда-то исчез и к вечеру появился снова, при этом его трясло еще сильнее. Позже беспамятная увидела блудного сына в белесых галифе и здоровенных красных башмаках. Он стоял у монастырских ворот и, сняв фуражку, вытирал платком лоб. Беспамятная ждала, когда он переступит порог и войдет в обитель, надеялась, что его можно будет усыновить, чтоб он не скитался больше, одинокий и блудный, однако блудный сын постоял у ворот, вытер пот со лба и, нахлобучив фуражку, пошел своей дорогой.

«Этого человека я вижу словно бы вдали!» — будто бы сказал монах и пошел доить козу, беспамятная услышала доносившиеся из хлева крики, побежала к хлеву и увидела, что монах стегает козу веревкой. Его, похоже, затрясло еще сильнее, когда он увидел, что еж-альбинос сосет козье вымя, а коза стоит себе смирно. Коза, вереща, выскочила из хлева, кинулась в церковь, альбинос — за ней. Доситей по дороге подхватил железные вилы и тоже бросился в церковь. Когда он снова появился во дворе, беспамятная и увечная (она уже смотрела из окна) увидели, что на железные рога вил насажена ерусалимка — наверное, он нечаянно сорвал ее вилами, когда гонялся за козой. Коза все так же убегала от монаха, за козой бежал альбинос, но монах настиг его и проткнул вилами. «Ах ты, тварь, — сказал он, — я надеялся, что ты у меня гадов будешь истреблять, а ты мою козу сосешь! Вот тебе, вот тебе!»

Прикончив ежа, монах словно бы приходит в себя и бросает железные вилы. На некоторое время он запирается у себя в келье, продолжая дрожать в лихорадке, а в сумерки выходит во двор, чтобы попросить беспамятную позвонить вместо него к вечерне, потому что ноги его не держат и ему трудно взобраться на звонницу. Еще он просит беспамятную, когда она заберется на звонницу, посмотреть сверху, не идет ли по дороге человек в кителе. Увечная монахиня со своей стороны советует ему надеть теплые шерстяные носки и растереться керосином, но Доситей говорит ей, что лучше он обогреет келью, для этого он берет жаровню и разжигает в ней уголь. Жаровня еще стоит во дворе, когда в монастыре появляется Шушуев. Он видит, как лихорадит монаха, и, растревожившись, сам вносит жаровню в келью и отливает из керосиновой лампы керосин, чтобы тот растерся. Шушуев советует Доситею оставить окно открытым, потому что держать в комнате жаровню опасно, в жаровне мог остаться непрогоревший уголь, от которого легко угореть. Когда Шушуев собирается идти в деревню, монах просит его разузнать, не заночевал ли там неизвестный человек в кителе. Шушуев обещает это проверить и прийти рано на следующее утро навестить Доситея и заодно сообщить, удалось ли ему узнать что-нибудь о неизвестном человеке в кителе.

Беспамятная запирает за Шушуевым монастырские ворота, поднимается на звонницу, чтобы ударить в колокол, никакого человека в кителе она сверху не видит, а видит Шушуева, который идет в сторону деревни. Она звонит в колокол, а на обратном пути заглядывает к монаху; тот, по ее словам, уже бредил и на вопрос беспамятной: «Можно будет усыновить?» ответил: «Можно!»

Однако кого собиралась усыновить беспамятная и зачем, она не смогла объяснить Йоне и только сбила его с толку, а когда прибыли следственные власти и экспертиза, она успела забыть, что шел какой-то разговор об усыновлении, и помнила только о приходе Шушуева.

Беспамятная возвращается к своей увечной сестре, а увечная, по ее словам, все это время сидела на стуле у окна, держась руками за подоконник. Увечная считала, что монахом овладело безумие, поэтому она допоздна читала молитвы, а когда сестры уже ложились спать, они услышали в темноте, как кто-то ходит по веранде. Заскрипела оконная рама, тихо звякнуло стекло, по веранде что-то затопотало, послышалось тяжелое дыхание. Монахини испугались еще больше, они подумали, что на веранду пробрался какой-то человек, но не успели они закричать, как в темноте у самого окна заверещала коза, и они услышали, как она стучит копытцами по веранде, потом спускается по ступенькам на землю и верещание ее доносится уже со стороны хлева. Несколько раз в течение ночи они слышали несвязный говор и думали, что это монах бредит в своей келье.