Избранное

Грюневальд попросил директора почты в Бреслау пересылать ему корреспонденцию и получал все письма в своем новом пансионе, находившемся в четверти часа ходьбы от «Виллы роз», где полная печали Луиза до последнего дня последнего месяца напрасно ждала от него весточки.

И, так ничего и не дождавшись — ни Рихарда, ни письма, — она наконец свернула вещи в узелок и отправилась в свою деревню. «Надо было послать Перре листочек с пятном, похожим на пламя свечи», — думала она.

Луиза приехала в деревню около полудня.

Она медленно шла со станции; у первых домов ее нагнала школьная подруга, толкавшая перед собой тачку.

— Смотри-ка, да это Луиза. Ну, как жизнь в Париже? — спросила она тем насмешливым тоном, каким крестьяне всегда говорят о городе.

— Чудесно, Мари, чудесно, — с горькой усмешкой ответила Луиза.

Она поглядела прямо перед собой и увидела булочную и белые буквы над входом в почтовую контору.

Да, она вернулась в родную деревню.

VILLA DES ROSES / Перевод С. Белокриницкой и Л. Шечковой.

Силки (роман)

Часть первая. Силки

ВСТРЕЧА

Я уже несколько раз поглядывал на человека, сидевшего за соседним столом, потому что он мне кого-то напоминал, хотя я был убежден, что он никак не мог принадлежать к числу моих знакомых. У него был вид процветающего буржуа, преуспевающего дельца, но почему-то, глядя на него, я вспоминал знамена с фламандским львом, средневековую битву «Золотых Шпор» и бородатых молодых людей в фетровых шляпах. В петлице у него красовалась розетка, а на столе перед ним лежала пара изящных перчаток. Нет, я никогда не водил компании с такими людьми и все же никак не мог отвести глаз от этого человека. Где-то я видел его, но где, где, где?..

— Кельнер, — спросил он вдруг, — есть у вас настоящее пиво «Гиннес»?

— Конечно, есть, — раздался невозмутимый ответ.

— Дублинского розлива? Без дураков?

Оставив этот вопрос без внимания, кельнер повернулся к клиенту спиной и зычно рявкнул:

— Одну бутылку «Гиннеса»!

Как только незнакомец произнес «без дураков», я понял, что это Лаарманс, потому что голос его нисколько не изменился: десять лет назад он произносил эти слова точно так же.

— Как дела, Лаарманс? — спросил я, когда он принялся смаковать свое пиво.

Поставив кружку на стол, он взглянул на меня и сразу же узнал:

— Вот это встреча!

Еще мгновение, и он уже сидел за моим столиком и, даже не спросив меня, хочу ли я выпить, заказал вторую бутылку пива. Зная мое прошлое, он, видимо, решил, что это само собой разумеется. Когда же я с сомнением взглянул на бутылку, подумав, что и его придется угощать, хотя «Гиннес» мне совсем не по карману, он сразу же спросил, не предпочту ли я стакан вина «или что-нибудь в этом роде».

Как Лаарманс изменился! Я знал его в те времена, когда он был ободранцем-идеалистом с длинными волосами, от которых засаливался воротник его пиджака, курил большую трубку с головкой в виде черепа и не расставался с массивной тростью, угрожающе размахивая ею всякий раз, когда ему случалось выпить лишнее или когда он шествовал в рядах демонстрантов.

В те времена никто не умел громче его бросать клич фламандских националистов: «Летит буревестник! На море шторм!», и, насколько я знаю, полиция дважды сажала его в тюрьму за поступки, которых он не совершал, только потому, что он был столь грозен на вид.

Он достал из кармана серебряный портсигар и предложил мне сигарету с золотым ободком, кажется «Абдуллу»; во всяком случае, самой дорогой марки.

— Чем ты сейчас занимаешься, Лаарманс? — решился я наконец его спросить. Немного подумав, он рассмеялся.

— Чем занимаюсь? — переспросил он. — Как тебе объяснить? Рассказать об этом не так просто, а понять с лету еще трудней. Такой же вопрос я задал Боорману десять лет назад, и он попытался растолковать мне что к чему. Но потребовались месяцы практики, чтобы я понял суть дела. Еще пивка?

И он в самом деле заказал еще две бутылки.

— Я плачу за все, — успокоил он меня.

— Это у тебя орден? — спросил я.

Он мельком взглянул на яркую розетку, которая придавала его облику еще больше импозантности.

— Нет, — равнодушно ответил он громким голосом.

Я покосился влево, опасаясь, как бы два господина, сидевшие неподалеку, не услышали наших слов.

— Неважно! — сказал Лаарманс, смерив этих людей спокойным взглядом. — Это не орден, я же тебе сказал. Вот если бы я и впрямь приколол орден, тогда… Нет, я такими вещами не занимаюсь, потому что из-за них рано или поздно напарываешься на неприятность. Впрочем, может быть, это все-таки орден — ведь их сейчас развелось столько, что почти невозможно пришпилить ленточку, не впав в плагиат, даже если ты выбираешь самые невероятные сочетания цветов.

Лаарманс и прежде никогда за словом в карман не лез, но теперь его велеречивость была просто поразительной — равно как и проницательность, с которой он отвечал на вопросы, вертевшиеся у меня на языке, но еще не высказанные.

— Где же твои длинные волосы, Лаарманс? — снова спросил я. — И твои стихи? Ты больше не пишешь стихов?