Избранное

Кроме меня, в кафе находился только один посетитель: сидя у противоположной стены, он и в самом деле, как я опасался, смотрел в мою сторону. Это был невысокий кряжистый мужчина лет пятидесяти, похожий на Бетховена — по крайней мере на его гипсовую маску, которая висит чуть ли не в каждом доме над пианино. При таком невысоком росте у него была несоразмерно большая голова с на редкость подвижным лбом, казавшимся неправдоподобно высоким прежде всего потому, что издали он почти сливался с его голым черепом, который разве что был чуть светлее по тону. Человек этот, подобно мне, держал в руке кружку пива, и, судя по тому, как он к ней прикладывался, желудок его ни в чем не уступал моему. Всякий раз, опуская на столик кружку, он окидывал меня взглядом. И какой это был взгляд, старина! Да из-за одного этого взгляда мне жаль, что я не смогу тебя с ним познакомить. Он, видимо, сам хорошо знал силу своего взгляда, потому что он смотрел не столько наменя, сколько сквозьменя, опасаясь, что может сразить меня наповал. Но все равно кровь так и бросилась мне в голову. Не то чтобы этот человек внушал мне ужас — совсем напротив, — но у меня было такое чувство, словно он видит мою нижнюю рубашку и мои немытые ноги… Какое-то время я еще прикидывался, будто мне все нипочем, но затем, допив пиво, взял в руки трость, надел шляпу и покинул кафе; часы как раз пробили полвторого. Едва я вышел на улицу, как порыв ветра чуть было не загнал меня обратно; я пошатнулся, и ветер, сорвав с меня шляпу, подбросил ее до второго этажа и затем швырнул в грязь. Дважды я тщетно пытался поймать свою шляпу, которая продолжала нестись по улице; когда же мне наконец удалось ее схватить, изо рта у меня выпала трубка, но, по счастью, не разбилась. И тут я почувствовал, что должен сорвать на ком-то злобу, и притом немедленно. Хорошо, что Боормана в это мгновение не было рядом, не то я размозжил бы его бетховенскую голову, да так и сидел бы по сей день и отстукивал на машинке чужие письма «с глубочайшим уваженном». Но зато поблизости стояла железная подставка дли велосипедов, и, изрыгнув затейливое проклятие, я разбил о нее в щепы трость, символизировавшую мое политическое кредо, после чего достал носовой платок и принялся вытирать шляпу.

— Ловко вы ее, молодой человек! — раздался чей-то голос, и ко мне подошел незнакомец, которого я видел в кафе.

И тут же он добавил:

— А теперь — бороду долой!..

— Мне не до шуток, сударь, совсем не до шуток, — печально ответил я. От моего гнева, как и от трости, почти ничего не осталось.

— А я и не думаю шутить, — сказал незнакомец. — Взгляните на меня!

Как ни странно прозвучали эти слова, я должен был признать, что и впрямь не увидел на его лице и намека на улыбку. Напротив, вид у незнакомца был чрезвычайно серьезный.

— Что с вами стряслось? — спросил он. При этом он снял с моей головы шляпу, сделал в ней оригинальную вмятину, так что она и впрямь стала гораздо элегантней, и снова нахлобучил ее на меня. Незнакомец обращался с моей головой так, словно она принадлежала ему по праву, а я лишь взял ее напрокат.

— Что со мной стряслось? — переспросил я. И, храбро взглянув ему в глаза, с горечью ответил: — «Искренне Ваш… с совершенным почтением и глубоким уважением».

— Так, — сказал незнакомец, и я в самом деле уверен, что он меня понял.

— Вот что, выпьем еще по кружечке, — распорядился он. И повел меня в другое кафе, за углом, где официантка уже ставила друг на друга столы и сдвигала их в угол.

— Что для вас, господин Боорман? — спросила она, и мой спутник заказал две бутылки крепкого пива «Гиннес».

— Только настоящее, дублинского розлива, Мари! — крикнул он ей вдогонку, когда она побежала выполнять заказ.

Помнишь, вчера вечером я сказал кельнеру в точности то же самое? Не только это одно я перенял у Боормана. Нет, я взял у него все, по крайней мере все, что мне удалось усвоить за время нашего сотрудничества. И как видишь, мне это пошло на пользу. Но я, конечно, только подражаю: где уж мне охватить все, что он умел!

Когда принесли пиво, он достал из кармана вот этот портсигар — впоследствии он мне его подарил — и стал настойчиво предлагать чудесную сигарету с золотым ободком. Я был, однако, несколько смущен и потому, вытащив свою трубку, уже начал было набивать ее табаком.

— А не пора ли положить этому конец? — спросил незнакомец, взглянув на мою пыхтелку.

Бросив трубку на пол, я поставил на нее каблук и придавил головку. Она разлетелась на мелкие осколки с треском, который заставил встрепенуться сонную официантку.

Ты же знаешь, что я всегда питал слабость к трубкам, а эта — такая оригинальная — была моей любимой. Какое влияние уже тогда должен был иметь на меня этот человек, если я, не колеблясь, привел в исполнение его приговор!

— Жаль, конечно, — сказал он, поймав мой прощальный взгляд, устремленный на осколки трубки, — но иначе нельзя. А не то я, право, не стал бы настаивать.