Избранное

Судя по нелепости этих выходок, это, наверное, выдумка и небылицы. Вот одна из наиболее нелепых историй. Однажды вечером, когда фру Опперман считала, что она одна дома, Опперман, спрятавшись на чердаке, перерезал электрические провода, подкрался и накинул на шею жены кладбищенский венок. А вот еще одна — он опубликовал сообщение о своей смерти в английской газете, на которую супруги были подписаны. Говорят, что Гьоустейн, управляющий Саломона Ольсена, был подписан на ту же газету и видел этот номер. Аманду Опперман тоже неоднократно пытался напугать до смерти; например, однажды он послал ей посылку с куском мокрой земли, книгой псалмов и саваном.

Типичные выдумки. Однако совершенно точно, что Опперман дарил своей жене цветы, фрукты, дорогие конфеты, ценные книги и журналы, это мог подтвердить книготорговец Хеймдаль.

Группка остановилась у наполненной водой могилы. Дождь барабанил по раскрытым зонтам и брызгал на белую крышку гроба. Отпевал покойную пастор Кьёдт, но речей не было, прочитали молитву и спели псалом «Прекрасна земля». Приглушенный зонтами псалом звучал удрученно. И все. Только дождь бушевал. Фру Скэллинг тихо плакала в носовой платок.

— Нужно же подойти и пожать ему руку, — шепнул редактор. Он думал об объявлениях Оппермана в газете и о его щедром даре сиротам.

Но Опперман был недосягаем. Он упал на колени у могилы и закрыл лицо руками. Рядом на увядшей траве лежали его шляпа и зонт.

Немногочисленные провожающие ждали под своими зонтами, что он встанет и они смогут пожать ему руку. Но он не собирался изменить положение, лежал у могилы, глухой ко всему миру, словно черепаха под своим панцирем…

По другую сторону могилы стояла старая горничная фру Опперман — Аманда, застывшая как мумия под старомодным зонтом. Она тоже была неподвижна. Редактор не мог отделаться от мысли, что она стережет Оппермана, что она каким-то образом не позволяет ему встать с колен.

— Он же промокнет насквозь! — шептал он своей жене. — Боже мой, кто бы мог этого ожидать от Оппермана.

Группа рассеялась, удивляясь виденному, люди направились по домам. У выхода редактор и его жена остановились и бросили последний взгляд на кладбище. Опперман так и не поднялся, и старая дева по-прежнему стояла на своем посту.

— Как мне его жаль! — воскликнула фру Скэллинг. — И в то же время это как-то удивительно неприятно, правда, Никодемус?

— Опперман — это тайна. — Редактор покачал головой. — Он и смешон, и возвышен. Удивительно интересное соединение зла и добра, Майя.

Скэллинги шли домой вместе с доктором Тённесеном и его сыном Ларсом, студентом-медиком. Конечно, речь шла об Оппермане, редактор сказал:

— Его понять невозможно, Тённесен. Я бы многое дал, чтобы иметь ключ к его сердцу!

— Я вам дам этот ключ, — сказал доктор. — Э-э… Опперман страдает нравственным уродством. В нравственном отношении не представляет собой чего-то целого, он расщеплен. Потому-то он так живуч. Он словно дождевой червь, его можно разрезать на несколько кусков, и все же он будет жить в наилучшем самочувствии… простая, веселая, деятельная жизнь на земле, ха-ха-ха. Нам это кажется в высшей степени таинственным, но, в сущности, ничего удивительного в этом нет. Поэтому он и тряпка, и опасный человек. Понимаете?

Редактор слегка покраснел. Этот Тённесен иногда вел себя слишком высокомерно, немножко слишком поучал. Ну да, он прекрасный хирург, великолепный мясник. Но вообще-то грубый материалист и циник. И неотесанный.

— И именно потому, что он лишенное совести амебообразное существо, — продолжал доктор развивать свою мысль, — он так удачлив как деловой человек. А вообще это можно сказать обо всех них, редактор Скэллинг. Об этих так называемых здоровых и сильных деловых людях, столпах общества, как их обычно именуют и каковыми они себя мнят… почти всегда это люди с дефективной и уродливой внутренней жизнью. Их мысли тупо вертятся вокруг одной-единственной проблемы: можно ли здесь нажить денег? Их эмоциональная жизнь ограничена рамками того или иного религиозного стандарта, они раз навсегда застраховали свою душу, и конец, и у них развязаны руки для любого грязного и беспардонного дела.

Редактор хотел что-то сказать, но доктор еще не закончил свою мысль и безжалостно его оборвал:

— Э-э… если глубже посмотреть на вопрос, то эта уродливая духовная жизнь, атрофия органа человечности, и является причиной той войны торгашей, которая ведется в мире в наше время. Извините, вы хотели что-то сказать?

Редактор улыбнулся горькой улыбкой.

— Насколько мне известно, Опперман не очень-то религиозен, — заметил он.

— Нет? — обрадовался доктор. — Значит, его игра на мандолине не произвела на вас особого впечатления?

— Ах, это!.. — Редактор сильно покраснел.

— Если быть последовательным, — продолжал Тённесен, — . то, несмотря на все, в двух наших несчастных сумасшедших, Ливе Бергхаммер и ее пекаре, логики гораздо больше. Они честно и искренне исповедовали свое христианство и дошли до абсурда.

— Вы не очень жалуете христианство, доктор Тённесен? — вмешалась фру Скэллинг, явно стараясь владеть собой.