Избранное

— Мои личные наблюдения, — сказал он с расстановкой, — мои личные наблюдения не дают оснований для такого предположения. Он не производит впечатления человека сообразительного. Он вздорен, избалован, несколько ребячлив, несдержан, ограничен, как и Анкерсен. В сущности, он весьма похож на Анкерсена.

— Если только это не комедия, как и все остальное, — заметил судья.

Новый интересный момент. Среди развалин снесенной ветром кузницы найдены остатки двух сожженных стокроновых ассигнаций. При более внимательном обследовании места выясняется, что здесь недавно сожжено немалое количество бумаги. Пепел, в котором обнаружен уголок еще одной ассигнации, старательно втоптан в землю, а сверху прикрыт старыми полусгнившими мешками.

Новая мистификация. Новые раздумья.

Примерно таково было положение вещей в тот день, когда Корнелиус сознался.

Да-да, кончилось тем, что Корнелиус признал себя виновным в обоих ограблениях. Это кажется удивительным. И однако, если учесть все обстоятельства, не так уж трудно понять, что к этому в конечном счете и должен был прийти кладоискатель типа Корнелиуса.

…Много лет он вынашивает и лелеет идею-фикс, которую тщательно от всех скрывает и которая постепенно делается как бы частью его внутреннего я. Она поневоле ставит его в странно искаженные отношения с действительностью. Но он привыкает к этой аномалии, он приспосабливается к необычному двойному существованию, которое стало его уделом, более того, он находит в нем приятность, ему хорошо в этой темной стихии флюоресцирующих надежд, где можно в свое удовольствие, свободно и одиноко фантазировать и музицировать, в чем он постепенно достигает подлинного мастерства. Так же, как его отец в свое время достиг мастерства в строительстве эоловых арф у себя на одинокой церковной колокольне.

При этом он вырабатывает в себе особую внутреннюю силу упругости наподобие той, которая позволяет глубоководным рыбам жить, выдерживая чудовищное давление океанской толщи. Эта внутренняя сила упругости имеет для него чрезвычайную важность, как знать, быть может, без этой силы сопротивления он бы обратился в нежизнеспособного горемыку вроде Короля Крабов, а не был бы человеком, которого все знают и ценят за легкий и веселый нрав и готовность каждому прийти на помощь.

И все идет прекрасно, покуда дело ограничивается фантазиями и увлекательными возможностями, открывающимися в будущем. Он ведь и любит-то именно эти возможности. В глубине души он вовсе не желает, чтобы они претворились в действительность, подобно тому как художник вовсе не желает встретиться лицом к лицу с порождениями своего духа, воплотившимися в осязаемую действительность, а, напротив, желает и всячески старается претворить действительность в искусство, чтобы он с его чувствительностью и ранимостью мог тем самым отойти от нее на ощутимое расстояние.

Но вот в один прекрасный день эти возможности вдруг сулят обратиться в действительность. Корнелиусу от этого лишь делается тревожно, а отнюдь не радостно. Он перестает быть самим собой. Он неспособен переориентироваться в соответствии с новым положением вещей. Точь-в-точь как глубоководная рыба, которая вследствие стихийного бедствия оказалась выброшенной наверх, в непривычную для нее среду. Она стремится обратно на дно.

И тут он совершенно неожиданно оказывается водворен в некий третий мир, о существовании которого он и не помышлял. Он видит, что его подозревают в совершении таких злодеяний, которые у него в голове не укладываются, злодеяний, в которых он неповинен, и, однако же, он не может не чувствовать себя в какой-то мере их соучастником. Ведь речь идет о деньгах, о несметных суммах. А он как раз в то же самое время под покровом ночи вышел со своей лопатой на поиски несметных сокровищ, которые намерен был присвоить себе, хотя в глубине души и чувствовал, что впутался в сомнительную историю.

Ну вот, вначале он, конечно, твердо уверен, что не совершал тех неслыханных преступлений, в которых его обвиняют. Ему это кажется самоочевидным, он не понимает, как другие могут смотреть на это иначе. И конечно, он не закрывает глаза на то, что существом, напавшим на него и укравшим его пиджак и шапку, мог быть Матте-Гок, ведь он единственный, кому было известно о его ночном предприятии. Но хотя он и убежден в том, что в мире есть справедливость и что истина рано или поздно выступит на свет божий, он не может полностью избавиться от угрызений совести, которые постоянно гложут его, потому что он при всех своих странностях истинно честный человек.

Его мечта о кладе претерпевает мало-помалу своеобразное изменение: где-то в самой ее глубине видится ему зловещее флюоресцирующее мерцание, она оплодотворяется под влиянием коварных сил, вторгшихся в нее с суровой реальностью. Она порождает бесформенное, глухое самообвинение.

Вот, примерно, что происходило с нашим бедным Корнелиусом.