Избранное

Не было и других случаев, чтобы батраки устраивались так, как устроились родители моей матери в Цеце. В деревне батраков после долгих размышлений в лучшем случае принимали к себе желлеры, причем далеко не так охотно, как обычно принимали их батраки. Впрочем, что это означало? Что представляли собой желлеры в деревне? Хорошо еще, если крестьяне отвечали на их приветствия. Странный это был мир. Словно бы в деревне жили три совершенно чуждых друг другу племени, и у каждого свой, непонятный для других язык. Если уж общение было совершенно необходимо, крестьяне, владеющие наделом, обращались к старосте, священнику или учителю, запинаясь, ужасно путаясь в своих фразах. Желлеры, точно так же заикаясь и по-своему путаясь, обращались к крестьянам только в случае крайней необходимости. С местной интеллигенцией они разговаривали опять же каждый на своем особом языке. Интеллигенты тоже применительно к тем и другим пользовались разным языком. Всему этому нужно было научиться. И это было трудно, настолько трудно, что разноликие обитатели этой деревни, встречаясь на улице и приветствуя друг друга, только поднимали шляпы, а простое слово вроде «здравствуйте» застревало у них в горле. Жителям пусты было не по себе. Едва высунув голову из скорлупы своего старого мира, они готовы были тут же спрятаться обратно. И все время ворчали, ругались, клялись, что уйдут, но в период «призыва», как лягушки, ныряли в воду.

О тех, кому удалось выбраться наверх, среди оставшихся в пусте ходили такие же легенды, как о сказочном подпаске, покорившем принцессу и ставшем королем. Это были легендарные герои, с той только разницей, что они почти никогда не возвращались на родину. От жителей пусты все отрекаются — это первая пошлина, которую должен платить каждый, кто покидает мир пусты. А возможно, это первое испытание души на гибкость и приспособляемость. Батрацкий сын, достигший в Пеште должности почтальона или полицейского, проходя во время рождественского отпуска перед батрацкими домами, еще подумает, кого приветствовать первым и на чье приветствие вообще отвечать; приезжает он домой все реже и наконец отрывается от пусты совсем. Не отрекись он от своего прошлого, он никогда не сможет превратиться в такую, пусть маленькую, личность, какой является письмоносец, и останется на всю жизнь холопом из пусты. Жители пуст знали это и восторженно, как на героев, смотрели и на таких обращенных, на их чванство. Из шести действительно чрезвычайно одаренных сыновей Сабо один нанялся к крестьянину, потом — к мяснику в Секешфехерваре, а потом стал приказчиком в лавке; другой после поистине сказочных перипетий стал водителем трамвая в Пече! Сын старшего батрака с нижнего хутора стал носильщиком! Иногда он приезжал домой. Батраки обступали его тесным кольцом и дивились его красивой форме. Неужели и такое возможно? Совершенно непостижимо!

Второй муж тетки по материнской линии ослеп на один глаз, и, поскольку в пусте его не признавали за полноценного работника, он с одним оставшимся глазом героически покинул пусту. Ему удалось устроиться на будапештском рынке, что на улице Лехель, он собирал с торговцев плату за место и стал благодетелем всей нашей семьи. К нам в пусту он уже никогда не возвращался; с того самого момента, как вышел с Восточного вокзала на пештскую улицу, он, словно осознав страшное по отношению к нему предательство, с отвращением оглядывался на родную землю. Обо всем, что касалось провинции, он говорил с непримиримой и уже патологической ненавистью Кориолана и начинал стучать кулаком по столу. Зато он очень охотно давал советы тем родичам, которые стремились устроиться в Пеште, между прочим и мне тоже.

После переселения в деревню родителей моей матери постепенно разъехались одна за другой и тетки со своими мужьями и с многочисленным выводком детей. Правда, они лишь переехали в другие пусты, но все-таки сдвинулись с места, пытаясь как-то облегчить свою судьбу. На старом месте оставались теперь только мы. И жилось нам все беспокойнее. Уехавшие посылали нам весточки и приветы. И эти приветы всякий раз неизменно порождали у отца мечты и планы изменить свою жизнь. Ему опять захотелось учиться, он снова думал о каких-то экзаменах. Ему вспомнилась молодость. Мать охотно подогревала его энтузиазм. Семья сборщика платы за место на рынке соблазнительными красками живописала будапештскую жизнь, блага цивилизации. На работу человек едет в трамвае, вода льется из крана со стены, нет нужды надрываться у колодца! Отец немедленно отправился бы в путь, если бы из Озоры ему не посоветовали встать на ноги в пусте — заняться извозом или арендовать корчму. Дед по отцовской линии тоже уехал из Небанда, и было бы вовсе не так уж плохо поселиться на его месте. Но уехали мы из Рацэгреша, лишь когда отца уволили.