Избранное

Их отточенные аргументы до сих пор в ходу. «Ведь достигнуть старости желают все, а достигнув, ее же винят. Таковы непоследовательность и несообразность неразумия!» — мудрецы переглядываются; похоже, что оба удивлены. Бояться смерти? «Смешно!» Поскольку смерть либо угасит душу, а вместе с ней и страх, либо перенесет ее в вечную обитель. Там обретет она счастье, станет более совершенной и более образованной. Доказательством последнего служит общеизвестный факт: дети, существа, чьи души очищенными явились к нам из вечности, с поразительной быстротою усваивают геометрию и географию, легче, нежели мы, взрослые люди; наверняка их натаскали заранее там, в инобытии, как прозорливо полагал еще сам великий Платон!

Сентенции двух старцев представляются столь вескими лишь потому, что их подкрепляет основательный фундамент. Глубина мысли здесь не что иное, как результат пространности суждений. Умело подобранные, они тоже пролагают свой собственный путь утешений в старости, хотя и в ином направлении, чем указует крючковатым пальцем костлявая рука.

У старости, вещают нам с котурнов оба мудреца, есть множество таких достоинств, о коих молодежь и догадаться не способна. В старости, например, все меньше докучают нам плотские желания. Особенно же наиболее беспокойные из них, ублажающие утробу человека. Плотские услады, что доставляют нам доброе вино, вкусные паштеты и женская красота, с течением лет человек все успешнее заменяет наслаждениями более возвышенными; становятся милее игра ума, и обмен мыслями, и радость поучительных бесед. Желудок наш в известном возрасте уж не приемлет изысканнейшей дичи из Фалерна. А вот голосовые связки и язык безотказно служили Киру, а также всем другим ораторам, дожившим до преклонных лет, служили вплоть до часа смерти, и голос их звучал при полном собрании сената. Сопоставляя факты, спросим себя: можно ли сравнить те наслаждения, что дает нам ложе, то есть утоление физических страстей и удовлетворение суетного тщеславия, с тем, что доставляет нам сенатская трибуна и знаки одобрения собратьев патрициев — нашей мудростью заслуженный авторитет?

Блага эти несопоставимы, в чем не усомнится любой из проживших долгую жизнь и способных трезво судить.

Два старца, драпируясь в тогу справедливости, легко разделываются с так называемыми недостатками старости. Слабеют наши умственные способности? Лишь в том случае, если их не упражнять. Пифагор, Ксенократ, Зенон, Диоген и многие философы — и седовласые, и начисто лишенные волос — могли дать фору хоть кому.

А Гомер, который, помимо того, был слеп?

Над Софоклом, правда ссылаясь на обуявшую его страсть к расточительству, пытались установить опеку, однако чем же доказал сей старец незамутненность своего рассудка? Прочел перед судьями созданную именно в те лета трагедию «Эдип в Колоне». Сократ перед концом жизни постигал искусство игры на лире.

Будто бы слабеет также и сила наших мышц? Тому первопричина не старость, а строение тела и здоровье человека; и кроме того, закон издревле избавляет людей преклонных лет от изнуряющего физического труда. Ведь какова главнейшая среди обязанностей человека зрелых лет перед обществом?

Руководство.

Руководство ближними, а то и государством. Для чего нужны не мышцы, но характер, а его-то именно и закаляют годы. В истории известны и не единожды анализировались примеры, как самые крепчайшие из государств разрушали молодые, старики же восстанавливали их вновь. А ведь воссоздавать все заново — гораздо более тяжкий труд, нежели ниспровергать.

Истина не тускнеет от повторения, а стало быть, уместно здесь напомнить: к измене отечеству, к пагубным для отечества деяниям ничто не совращает более, чем молодые лета, особенно же главный их порок — распущенность. Оба старца, дойдя до излюбленной темы, начинают состязаться, как в оперном дуэте, все с большим увлечением, но не забывая и об эстетическом впечатлении. Цитирую дословно. «О, прекрасный дар позднего возраста, уносящего как раз то, что в молодости всего порочнее!» — ведет один голос, а другой вторит ему: «Природа не наслала на человека напасти более губительной, чем страсть к наслаждению!» — «Где властвует похоть, нет места воздержанности», — провозглашает один. На что второй мудрец: «В царстве наслаждения доблесть утвердиться не может». И дальше уже совсем в ритме танца: «Человек, пока будет наслаждаться, ни над чем не сможет задуматься!» — «Ничего не постигнет ни разумом, ни мыслью!» — «Вот почему всего отвратительнее, всего пагубнее наслаждение». — «Оно, чем сильнее и продолжительнее, тем вернее гасит свет разума!»

«Не бранить, а хвалить надобно старость, коль скоро она совсем не ищет наслаждений». — «Чего не желаешь, без того и легко прожить». — «Нет ничего приятнее старости, располагающей досугом».

Ибо к истинным радостям, к наслаждениям, достойным его, человек приобщается только в старости.

Следует долгий перечень этих истинных наслаждений, примерами из жизни подтвержденный. Извинительно то, что и здесь наш автор избирает форму дидактической проповеди.