Избранное

У этой семьи действительно были обширные родственные связи, в том числе довольно тесные и с английской аристократией, — и выяснилось это как-то между прочим, при обсуждении супа. По странному стечению обстоятельств именно через какую-то английскую ветвь семья состояла в родстве и с кестхейским князем. Тот взял в жены девицу из рода Гамильтонов, которая в свою очередь доводилась кузиной матери нашей княгини, дочери лорда Эдинбурга. Я засчитал очко в пользу графа, что он прежде ни словом не обмолвился о своем знатном родстве.

— Ноттингэмы прислали не суповой концентрат, а сухой пудинг.

— Милочка, пудинг прислали отнюдь не они, а Шеффилды. Их зять. Как бишь его зовут?

Автор не силен в генеалогических переплетениях английских аристократических родов. И поскольку не может столь поспешно восполнить этот пробел, то, опираясь на сведения, почерпнутые некогда на уроках географии в гимназии, здесь, в тексте, заменяет подлинные аристократические фамилии наименованиями английских городов.

Новое расположение мебели, уютная обстановка в стиле барокко, воссоздание былых времен, панъевропейская ретроспектива — все это поначалу даже на мух повлияло несколько сдерживающе, что ли… Число их не убавилось, более того, любопытство привлекло сюда новые армады хищных тварей. Но пока что они описывали гигантские черные круги высоко над нами, словно ежесекундно готовые спикировать штурмовые бомбардировщики.

— Их зять Плимут, а племянница Портсмут, поэтому ты их путаешь!

Еще одно очко в пользу графа! Он нашел мой взгляд, и в его снисходительной улыбке было: ну, что вы скажете на всю эту абракадабру? И граф поднес ко рту чашку.

Из зловеще кружащих под потолком черных эскадрилий и раньше нет-нет да и пикировал вниз тот или иной бомбардировщик, заложив дерзкий крутой вираж. Но то, что случилось в этот момент, определенно можно было причислить к высшему пилотажу даже с точки зрения человека, хорошо знакомого с повадками этих стервятников. Граф делал глоток, когда одна из мух на бреющем полете врезалась в бульон у самых его губ. И граф втянул эту муху.

Я осознал случившееся в следующий момент, когда он правой рукой спокойно отстранил чашку, а двумя пальцами левой точно так же спокойно — я бы даже сказал, жестом, не лишенным изящества, — без тени стеснения вынул муху изо рта, водворил ее на край блюдечка. Затем, по-прежнему невозмутимо, дохлебал из чашки остаток бульона. Даже не обратив внимания, что муха улетела.

Я чуть не вскрикнул, потом меня едва не стошнило. Леопард набросился на ребенка-туземца — такую ассоциацию чувств вызвала во мне крошечная хищница; моя сопротивляемость этой каре божией нашего отечества была сломлена в считанные минуты. Но граф казался цивилизованным путешественником в пекле Африки.

Итак, мы продолжали обед; ел и я — несмотря на вкусную еду, на приветливые слова — в настроении, напоминающем те времена, когда в подвале мы поднимали головы, заслыша вой доподлинных бомбардировщиков. Даже румяную корочку теста с жареного цыпленка я снимал с инстинктивной опаской — нет ли там мухи. Потому что мухи были всюду. В уксусе салата, в картошке жаркого, в соке клубники; и едва успели налить вино в бокалы, как мухи, конечно же, плавали и там; даже в солонке они купались, как воробьи в пыли.

Но тут нечто постороннее отвлекло от них наше внимание.

19

Подали сладкое на десерт — известный сорт печенья, которое можно и допускается есть и руками и вилкой, в зависимости от того, к какому столу оно подано, и которое, подобно надежному научному тесту, определяет, кто из сидящих за столом к какому общественному слою относится. Его подавали на безупречно сохранившихся — без единой трещинки — новых тарелочках и с новой партией серебра.

Каждое блюдо первой отведывала княгиня, этот неписаный закон этикета я успел усвоить. Все уже держали в руках вилки, но… на сей раз приборы надолго замерли в воздухе. Потому что княгиня не опускала своей дирижерской палочки.

Так как она услышала звук. Она, глухая! Какое-то отдаленное, невнятное урчание, которое даже мы смогли отличить от жужжания мух только благодаря ее предупреждению.

Это была машина. И даже не одна. Две.

Вне всякого сомнения, они направлялись сюда.

По тому, как застыли в воздухе вилки, я почувствовал, что все присутствующие, должно быть, испытывают какое-то волнение. Наступила напряженная тишина, как в кино, когда громкая, тревожная музыка, достигнув кульминации, вдруг смолкает и немая тишина еще больше подчеркивается шелестом киноленты.

Мы, все шестеро, окаменели вокруг стола.

И если бы эту сцену действительно готовили для кино, можно было бы подсказать режиссеру удачную идею: через жест, манеру держать вилку выразить душевное состояние сидящих за столом людей. Потому что каждый застыл в своей, не похожей на других позе.