Избранное

— Если вы сочтете мой вопрос бестактным, прошу вас, опустите ответ. То, что претерпели вы, и то, что произошло здесь с целым классом землевладельцев, в основном можно было предвидеть. В том числе и ваше теперешнее положение. Так почему же вы пассивно дожидались свершения событий, почему не стронулись с места?

— Вы хотите сказать, почему мы не бежали?

— Особенно в ту пору, когда это еще можно было проделать с комфортом.

Граф не успел ответить, в разговор вмешалась княгиня:

— А вы достаточно отложили для Матильды?

— Сегодня не наша очередь.

— Нет, наша.

— Там хватит еды.

— А если она принесет судки?

Речь шла о какой-то родственнице, которая, на манер бедных студентов прежних времен, постоянно, вернее, только по воскресеньям, питалась у разных людей.

— Во-первых, мы не стронулись с места оттого, — обстоятельно продумав ответ, начал граф, — что у меня был высший балл по стратегии. Даже более того, я сам преподавал стратегию.

— И по канонам этой стратегии сюда должны были прийти англосаксы.

— Вот именно. Сию азбучную истину можно высчитать с точностью до ста — двухсот километров. Мы были уверены, что союзники встретятся у Тисы.

— А русские перечеркнули ваши расчеты.

— Своей артиллерией. Как свидетельствует история, в этом они всегда показывали себя молодцами. Еще Петр Великий выигрывал сражения пушками. Скрытно сосредоточить огневые средства и, получив преимущество, ударить туда, где противник меньше всего ожидает.

— А когда стало ясно, куда ветер дует?

— Нельзя было удержаться, чтобы, наблюдая за событиями в перспективе, — а ничто не дает более наглядной перспективы, чем карта, — не потирать руки от удовольствия. Как суетились немцы! А Хорти!

— Ну, а когда началось повальное бегство? Ветеринаров, страхагентов, управляющих имениями, священников…

— Пардон. Священники — нет. Я не знаю ни одного бежавшего священника.

— Вношу поправку: управляющие имениями, судьи, да, пожалуй, и мелкие служащие. В Алшо-Эмшеде даже цирюльник полагал, что он подвергается «страшной опасности», поскольку он ходил в замок брить господ.

— Их поведение всецело зависело от душевной настроенности. А человеку иной раз довольно самого малого, чтобы успокоиться. Мы получили журнал из-за границы. Там был снимок: английский министр иностранных дел стоит рука об руку со своим советским коллегой. Многие сделали из этого далеко идущий вывод, что, как бы это сказать…

— Что революция откажется от раздела земли?

Граф рассмеялся: почти так!

— Теди, к примеру, почему не бежал?

— Художественная коллекция. В бронированном подвале!

— А у него осталось что-нибудь?

Поговаривали, будто Гойю из его коллекции в прошлом году внесли в каталог одного из нью-йоркских музеев.

— Ничего не осталось, даже простенькой репродукции.

— Ведь у него хранились четыре картины Гойи?

— Картин только две и два рисунка.

— А остальное?

— В основном голландцы.

— И все забрали сразу?

— Сначала только Гойю. Эти картины были широко известны.

— Кто забрал?

Граф ограничился паузой. Писатель последует его примеру. Теперь уже никто не помнил, какой музей изготовил ту бумажную липу с печатью в ладонь, по которой тогдашний хранитель замка дядюшка Мезеи выдал из рухляди, загромождавшей коридоры, именно то, что просили. Даже если бы ему принесли рецепт безымянной клиники и потребовали соответствующим тоном и достаточно напористо, он и тогда выдал бы все, что перечислено в бумаге. Некий видный — и дальновидный — заправила одной из наших крупных буржуазных партий якобы таким образом обеспечил себе благосостояние после отхода от общественной деятельности на заграничный покой. Хотя на те ценности, что углядели таким вот путем в венгерских замках глаза, зорко видевшие даже в смутные времена, можно было бы учредить солидный резервный фонд и обеспечить пенсией всех всплывших на минуту и вновь канувших в забвение общественных деятелей.

20

После обеда подали не кофе — сказали, кофе в доме нет, — а чай.

— Как у русских.

Я похвалил. Чай был отменный.

— Это от графа Саутгемптона.

— Что прислал граф Саутгемптон?

— Полфунта чая.

— И больше ничего?

— Просил принять как рождественское поздравление!

— Это меняет дело.

— Матильда идет!

— Как Матильда?

— Да-да, это она.

Окна кухни — как я уже упоминал — смотрели не в парк, а непосредственно в поле. Выжженная зноем степь открывала глазу простор на многие километры. По ней — очень далеко — двигалась едва заметная серая точка.

— Только Матильда, и никто другой, ходит вот так, напрямик, не признавая дороги.

— Никак не может усвоить, что существуют дороги для пешеходов!

С меня довольно было картин этого призрачного мира, этих туманных миражей. Нос мой воспринимал запахи вполне земные, с нёбом вступали в соприкосновение самые реальные вкусовые ощущения; мои органы чувств регистрировали факты. Тем абсурднее казались мне все эти выморочные фигуры, и сама эта призрачная ситуация становилась все более тягостной.

Материализованное из небытия несуразное положение начало утомлять, постепенно одурманивать меня.