Избранное

Тихо и спокойно было сейчас на душе у Веры Владимировны. Ничто не тревожило… Суетно и радостно прожитый день отзывался во всем теле звенящей, разымчивой усталостью. Вера Владимировна светло предвкушала, как скоро придет домой, а дома тепло и уютно, как примет пахучую ванну, напьется кофе, поставит на проигрыватель что-нибудь негромкое, клавирное, в лад с настроением, и будет потом долго-долго лежать с сигаретой на диване, — одна, — ни о чем не думая и ни о чем не вспоминая…

Она очень любила свои одинокие ночные часы… С музыкой, книгами, тишиной. Этого вполне хватало Вере Владимировне, чтобы жить, и она заранее, с удовольствием, поджидала ночные часы своего одиночества…

С тех пор как она стала одна, — мама умерла вскоре после ее развода с мужем, теперь уже довольно популярным киноактером, а тогда всего лишь издерганным, нервным, крайне ранимым от малейших неудач человеком… к тому же еще и моложе ее на семь лет… может быть, и поэтому он так и не понял чуткой, вдумчивой сдержанности к нему со стороны Веры Владимировны… сдержанность эта только усугубляла его ранимость, — она и научилась по-особому ценить и беречь свое не зависимое ни от кого, сосредоточенное одиночество.

Дни Вера Владимировна отдавала работе. И работа ей нравилась. Она в достаточной мере восполняла неистраченную еще в Вере Владимировне потребность общения с другими людьми. В том круге авторов, которых приходилось редактировать ей, непременно встречались интересные, думающие люди. И особенно благоволила она к тем из них, что приезжали в Москву из глубинки, трудно и кропотливо высидев свои рукописи непосредственно на заводах и комбинатах. Она охотно и отзывчиво воспринимала их мысли, проблемы и, работая, искренне ощущала свою собственную необходимость.

Близких подруг у Веры Владимировны не было — в свое время как-то не завелось, — ну а теперь, в нынешнем ее возрасте, — зимой она тихо, никому не сказав об этом, отметила свое сорокатрехлетие, — нужды в них и вообще не возникало.

Иногда, конечно, Веру Владимировну охватывало смутное, щемящее беспокойство, и она задумывалась о себе: так ли она живет?.. и для чего?.. Одиночество неизбежно приводило ее к этим мучительным саморасспросам, и тогда, как бы спохватясь и вспомнив о том, что она женщина, Вера Владимировна с еще большей тщательностью и вниманием начинала относиться к себе как к женщине, и это, немедленно и странно действуя, отражалось на поведении окружающих ее мужчин…

Мужчины — это Вера Владимировна открыла для себя давно — обладали почти телепатическим даром отгадывания такого ее состояния, внешне абсолютно вроде бы и никак не выказывающего тайного зова к сближению. Вера Владимировна сама неприметно руководила и контролировала наступлением его, этого сближения, заранее выбрав и выверив для себя именно такого мужчину, который, как ей казалось, наиболее точно понимал, что хотела она, а не он…

Других же мужчин, хотя и способных на подобное понимание, но при этом еще и готовых всецело отдаться чувству, чтобы затем страдать от него и, что самое ужасное, самоотверженно доказывать право на это чувство, а следовательно, и какое-то право на независимость чувства Веры Владимировны, — она решительно и без жалости останавливала сразу же, не допуская к себе.

Зависеть от кого бы то ни было, даже в любви, Вера Владимировна не желала больше категорически: хватит… сыта по горло… достаточно поунижала свое достоинство, пока числилась в браке с Николаем…

Теперь она почти фатально веровала в то, что те мгновения, пускай даже и физиологически обнаженного счастья, на которые способно человеческое тело и разум, должны принадлежать только тому, кому они принадлежат. Делиться этими мгновениями, да еще и поровну, невозможно. Ведь кто-то же все равно останется неудовлетворенным… Счастье услышать себя до конца в этих мгновениях, думалось Вере Владимировне, отмеряно каждому вровень с его судьбой и предназначением. Так что помочь здесь никто никому и ничем не может.

…Вера Владимировна пересекла двор, слыша, как безжизненно и костяно потрескивают, стукаясь друг о дружку, тополиные ветви, тронутые верховым порывом ветра.

Вошла в сумеречный подъезд. Вызвала лифт и, поднимаясь на пятый этаж, достала из сумки, из-под свертка с ее утренним платьем, ключ. Задумчиво вошла в квартиру и сразу же, не протирая запотевших в тепле очков, заложила дверь на цепочку.

Ей сильно и вот прямо сейчас захотелось закурить, и Вера Владимировна, не снимая пальто и меховой шапочки, присела под вешалкой на ящик для обуви и жадно раскурила сигарету.

Оттого, что она не курила долго уже, весь спектакль и все это время, пока шла домой, от первых же затяжек болгарской «Варной» у нее приятно закружилась голова, и она только в эту минуту по-настоящему почувствовала, как устали ее ноги.