Избранное

С приходом Михеева на комбинат «горловой» стиль командования производством исчез, будто его и не было раньше. Заметно поумерился и вообще приказной темперамент. Наступила пора приглушенной, замедленно-вдумчивой манеры общения с людьми. Даже на явочных диспетчерских совещаниях уже спорили без крика, подменяя его вежливо-язвительной иронией.

Директорский кабинет Михеева стал своеобразным размножителем этого нового.

Разом очистились обычно заваленные черт знает чем рабочие столы в отделах. У Михеева же на столе поблескивала только автоматическая шариковая ручка…

Белые рубашки и галстуки на инженерно-техническом персонале властно вытеснили разношерстные свитера и ковбойки. Михеев всегда приходил на работу в строгом костюме.

Иван Андреевич носил обручальное кольцо, и вскоре кольца искрились на руке чуть ли не каждого женатого мужчины.

Иван Андреевич жил в личной жизни обособленно, с мало кому известными подробностями, и это тоже, по-своему, перенималось полярскими жителями.

Так что не упроси сегодня Ксения Варвару Кряквину сходить с ней в кино и не затащи так настойчиво к себе на чай, еще неизвестно, когда бы они, соседки, сошлись столь близко, да и неизвестно — сошлись ли…

Варвара Дмитриевна, без пальто и платка совсем маленькая, сухонькая женщина, сгорбленно, уложив руки на колени, сидела на краешке обширного кожаного дивана в гостиной Михеевых и спокойно наблюдала за порывистой, шумной хозяйской суетой Ксении.

В гостиной было уютно и красиво. Толстый, неброской расцветки ковер гармонировал со светлым неполированным орехом мебели: стенка под потолок, кресла… Приятно посвечивала хрусталем и бронзой люстра. Книги, гравюры и шторы дополняли убранство, а дымчатая линза большого цветного телевизора выпукло вбирала в себя все это со вкусом подобранное великолепие, на фоне которого так странно и бедно смотрелась сейчас ссутулившаяся на диване Варвара Дмитриевна, одетая в коричневый домашней вязки жакет без рукавов поверх скромной голубенькой блузки в горошек и темные брюки.

На первый, не очень внимательный взгляд со стороны жена Кряквина некрасивая, а в сравнении с Ксенией так и вовсе дурнушка: чернявая, с узкими губами… Черты оттянутого книзу лица одновременно и мелковатые и резкие. Заметно расставлены скулы. Короткая стрижка. Волосы прямые, и на затылке, несколько старомодно, гребенка. Вот глаза только большие… Прекрасные, умные глаза. Они-то и оживляют худое лицо Варвары Дмитриевны и украшают его… Какие-то очень спокойные они, эти глаза. В черной их живой глубине постоянное удивление или недоумение. Оттого они и раскрыты широко… Перед такими наверняка невозможно лгать. Ясные и требуют ясности…

— Ну вот и все… — громко сказала Ксения, входя в гостиную с подносом в руках. — Кушать подано!

Она водрузила поднос на журнальный столик перед Варварой, подтащила кресло, бухнулась было в него, но тут же вскочила и, порхнув к бару, вмонтированному в стенку, выудила бутылку и рюмки.

— Вот теперь, кажется, полный порядок… Хотя погоди, без музычки как же? Ты Зыкину любишь?

— Люблю, — сказала Варвара.

— Тогда сейчас… — Ксения включила проигрыватель и поставила пластинку. — Слушай.

Пошипев, корунд добежал до первого всплеска струн. Мягко набрали они певучую переборность, а после и родился, пока еще издалека, знакомый голос, наполненный светлой, бабьей печалью…

За окошком свету мало,

белый снег валит, валит…

А мне мама, а мне мама

целоваться не велит…

Ксения посмотрела на часы — половина одиннадцатого… Подошла, покачиваясь в песенный такт, к темному окну, внимательно приценилась к собственному отражению… Нет, вроде бы несильно пока видать морщинки… Хотя, если вот так, вплотную, — заметны все же… Бережно помассировала под глазами, вздохнула и резко повернулась к Варваре, задумчиво и неподвижно слушающей песню.

— Давай, Варя, выпьем, а? По капельке. Что нам терять? Мужья нас покинули… А потом я тебе спою. — Она убавила звук и села напротив Варвары. Наполнила маленькие, похожие на бочечки, хрустальные рюмки. — За что?

— За что хочешь…

— Ну, тогда за нас с тобой. Ведь сам за себя не выпьешь — никто не догадается. Поехали! — Они чокнулись.

Варвара пригубила чуть-чуть и поставила рюмку. Ксения свою выпила всю. Нарочно, по-мужски крякнула и, проводя пальцем под носом, нарочно же шмыгнула:

— Наливай, Варя, чай. Хозяйни-чай… Ишь — в рифму получилось. Будь как дома, а то мне тут все опротивело… Все!

— Что?

— Да все вот это! — Ксения широко махнула рукой. — Вот так вот сидишь здесь одна, как эта… — Она не договорила и встала с кресла. — И старишься. Понимаешь, Варвара Дмитриевна? Мы ведь все время старимся. Жуть одна! А охота пожить… О-о… И чтобы все коромыслом летело! Вот ты сейчас Зыкину слушала… А что Зыкина? Мы ведь и почище умеем, только никто про это не знает. Иногда… так и вижу себя на сцене. — Ксения быстро подошла к проигрывателю и опять отыскала самое начало. — Значит, так. Ты только представь… Михеева идет по сцене… На ней чудное, до пола, белое платье. Зал — ждет, не дышит. Тишина — мертвая… Легкий поклон, — Ксения кашлянула, — и…

За окошком свету мало,