Избранное

— Надо же! — решительно вмешалась Ксения Павловна. — Какие вы все… нарепертованные! — вспомнилось ей Зинкино словечко. — Хватит. Только об одном и слышишь за этим столом. План, план, план… Пойдемте отсюда, Сергей Сергеевич. Ну их! С моим Михеевым вам не совладать. Он бегать любит. — Она нарочно подчеркнула последние слова.

— А вы думаете, что за другими столами говорят о чем-нибудь другом? — улыбнулся драматург. — Послушайте…

Ксения Павловна и тренер, встав из-за стола, прислушались.

За соседним столиком два толстяка перестреливались короткими фразами:

— Я ему уже позвонил… Снимай, говорю, двадцать процентов. Вылетишь из плана!

— Так он вас и послушал…

— Ничего подобного. Буду настаивать…

Тренер, драматург и Ксения Павловна рассмеялись. Михеев пил чай… Когда они ушли, драматург спросил:

— Насколько я понял, вы атаковали нашего спортсмена?.. И довольно-таки зло…

Михеев отложил ложечку.

— Не люблю, понимаете ли, когда философствуют мышцами. Живут-то ведь, черт возьми, как у Христа за пазухой. А в мое время мы бегали и прыгали без талонов на питание и без разных высокопоставленных нянек. И побеждали. А тут… Интеллектуальные бицепсы? И простите, я давно уже обратил внимание, что вы за мной постоянно следите… Как это понимать? — без перехода, в упор задал вопрос Михеев.

— О-о, Иван Андреевич… Вы для меня действительно интересный человек. Я объясню… Вы удивительно совпадаете характером с одним из героев моей пьесы. Он тоже директор. Так как же мне не наблюдать за вами?..

— Понятно. Снимаете натуру?

— Не совсем так… — улыбнулся драматург. — Наблюдаю, слушаю, думаю…

— Ну-ну… Я вот сейчас тоже кое о чем вспомнил… Один разговор моего главного инженера с одним заезжим на наш комбинат «ученым»… Знаете, существуют такие… Ездят, подглядывают, а потом выдают в своих статьях как свое собственное. Хотя на том же комбинате, об этом столько размышляли и так далее… Пенкосниматели, одним словом. Вот мой главный инженер и спросил у такого пенкоснимателя: что же ты, мол, делаешь, негодяй?.. Какое, мол, ты имеешь на то право? Это же воровство и не иначе… Так что бы вы думали тот ответил?

— Интересно…

— Что когда художник рисует свою натурщицу, он потом, подписывая свое произведение, не ставит рядом со своим именем фамилию натурщицы.

— Ничего… Хлестко! А что же ему в ответ ваш главный инженер?

— Ничего особенного. Послал открытым текстом в то самое место…

Драматург засмеялся.

— Иван Андреевич, позвольте мне задать вам один вопрос?

— Ну… если только один. Мне сейчас к врачу надо…

— Хорошо, хорошо. Я не задержу вас. Скажите, пожалуйста, на вашем комбинате, у вас… есть такой человек, которого вы… ну, скажем прямо… наиболее любите и цените?

— Есть, — мгновенно ответил Михеев и тут же, ощутив, что ответил чересчур уж откровенно, недовольно спросил: — Простите… что вы имели в виду этим вопросом? Не понял?

— Браво, браво, браво! — захлопал ладонями драматург. — Я — гений! Он сначала ответил, а уж потом — не понял…

— То есть?.. — буркнул Михеев, поднимаясь со стула.

— Я объясню, объясню… — Драматург встал тоже. — Извините, но я проверил сейчас на вас кусочек диалога, который написал ночью. То, о чем я спросил у вас, спрашивают у моего главного героя в пьесе. И вот, ей-богу, ну… честное слово… ваш ответ почти слово в слово совпал с ответом моего героя. Он тоже сказал «есть» и тут же осознал, что ответил чересчур уж откровенно.

— Ну и что? — с деланным равнодушием спросил Михеев.

— О-о… Не притворяйтесь, Иван Андреевич… В этом же кое-что есть. Есть. Мы ведь с вами не мальчики. И возраст научил нас… вначале не шалить со спичками, а потом и… с искренностью.

— Поздравляю… — сказал Михеев, не скрывая иронии. — Действительно… открытие — гениальное. Счастливо оставаться.

— Всего вам доброго… — Драматург с минуту еще задумчиво и внимательно смотрел вслед уходящему по аллее Михееву.

Кряквин вышел из Госплана. Зажмурился… После хождений по тускловатым, ровно освещенным коридорам и кабинетам улица ослепила его. В Москве стоял жаркий, солнечный день. Пахло асфальтом и бензином. Некоторое время он покурил на ступенях этого огромного здания, в котором выяснил сейчас для себя кое-какие, не очень-то обрадовавшие его подробности. По тротуарам плыла и разноголосо толклась многоцветная людская толпа. Кряквин без всякого интереса понаблюдал за ней, не думая ни о чем, затем, прицелившись, защелкнул окурок в урну и, довольный своим попаданием, зашагал к подземному переходу.

Здесь его внимание привлек зазывный голос продавца билетиков книжной лотереи. Кряквин посмотрел, посмотрел на его бойкую работенку и, протиснувшись к ящику-прилавку, тоже купил бумажку. Его окружили мальчишки. Развернул… Не выиграл. Купил еще… Пацаны советовали с азартом, показывая на пластмассовый барабанчик, в котором торговец раскручивал билетики:

— Вы из-под низа…

— Из гущины тащите!

Опять проиграл. Почувствовал, что входит в азарт. Поставил портфель между ног.

— Еще…

И снова проиграл.

— Слушай, коробейник, у тебя совесть есть? — спросил у торговца с обидой.