Избранное

— Да вроде не очень. Мне ведь, сами понимаете, от актива не любви хочется… Я не красная девушка. Иду на актив не челом бить…

— Одну минуту, Алексей Егорович. — Михеев встал и ушел в дом. Довольно быстро вернулся. — Я знаю, что вы не очень-то уж большой любитель принимать чужие советы, но тут я… — Он протянул Кряквину рукопись, сколотую крупными скрепками. — Прочитайте, пожалуйста. Десять страниц. Строго на двадцать пять минут неспешного выступления. Я это давно сочинил. Еще к тому совещанию… Но не выступал. А сейчас подкорректировал, вполне своевременно может прозвучать. Пробегите глазами.

Кряквин невнятно гмыкнул, устроился поудобней в шезлонге и стал читать. Михеев, чтобы не следить за выражением его лица, спустился с веранды в сад. Начал, заложив руки за спину, прохаживаться по хрустящей дорожке. Остановился возле клумбы, сорвал какой-то цветок и понюхал его. Зудко гудели пчелы. Листья деревьев недвижно томились в безветрии. Над садом, высоко-высоко, сшивая ниткой инверсионного следа пушистые облака, искрилась крохотная иголка реактивного самолета. Михеев смотрел ему вслед и вдруг отчетливо и резко представил себя в кабине истребителя… Закашиваясь по кругу, рванулась навстречу пока еще далекая земля… Рука послушно выбрала сектор газа… Истребитель, прокалывая легкую облачную вату, штопором вывинчивался из высоты… Стрелка прибора валилась и валилась влево, и совсем уже близко ударил по глазам отразившийся от реки, что плавно обогнула аэродром, солнечный всплеск…

— Иван Андреевич! — услышал Михеев голос Кряквина. — Идите, я прочитал!

— Иду… — отозвался Михеев и с какой-то щемящей тоской посмотрел еще раз в небо. Белый след в нем теперь стал пошире и походил уже на чей-то диковинно распушившийся хвост.

— Прочитал я… — повторил Кряквин, когда Михеев, включив по пути вентилятор, сел напротив него в заскрипевший шезлонг.

— И что?

— Честно?

— Да уж хотелось бы, чтобы честно… — не мигая, ответил Михеев.

— Удивили вы меня, Иван Андреевич.

— Чем же?

— Одинаковостью.

— То есть?

— Вы написали здесь почти слово в слово то, о чем я собираюсь говорить на активе.

— Ну… в этом как раз и нет ничего удивительного…

— Не понял…

— Я сделал это на основании тех ваших расчетов, из-за которых мы тогда с вами неделю не разговаривали…

— Вы не разговаривали со мной, а не я с вами, — уточнил Кряквин.

— Да, да… — сказал Михеев.

— Вот так! — Кряквин поднялся, заскрипев шезлонгом, и прошелся по веранде. — Почему же тогда… ты все-таки не выступил, Иван? — Он с прищуром уставился на Михеева.

Возникла короткая пауза.

— Вот об этом, Алексей Егорович, мы сейчас и поговорим.

— Давно бы пора.

— Только давайте договоримся сразу… Без нервов.

— Попытаюсь, — вздохнул носом Кряквин. — Не обращайте на мои эмоции внимания.

— Попытаюсь… — одной щекой улыбнулся Михеев. — Я выступил тогда, Алексей… Выступил. Только не там, не на том совещании…

— А где же?

— Это не важно сейчас… — Михеев на мгновение прикрыл ладонью глаза, вспомнив ту ночь на квартире у Веры Владимировны. — И хорошо наказал себя за свою слабость…

— Ты струсил, Иван… Вот что!

— Вряд ли…

— Обезопасил себя, да?

— В какой-то мере… А ты можешь сформулировать, что такое мужество?

— Я? — переспросил Кряквин. — А зачем его формулировать?.. Если оно есть, так оно есть.

— Я думаю по-другому… Мужество — это умение сводить на нет свое собственное, тем более разыгравшееся воображение, в данный конкретный момент. Но, кстати, мужество бывает и трусливым…

— Ерунда! Сегодня, как мне кажется, назрела пора говорить о главных, на мой взгляд, принципах управления большими производственными системами. Вот они… Первый принцип — иерархичность. Но — разумная, четкая… Второй — многокритериальность… Дважды два четыре — этого сегодня уже маловато. Третий принцип — самонастройка или самоорганизация. Тут объяснять нечего… И последний, чрезвычайно важный принцип… адаптация! Да, самоприспособляемость предприятия к любому текущему изменению…

— Прекрасно, Алексей Егорович. Мы пьем воду из одного колодца.

Кряквин воткнул в рот папиросу, вышел на крыльцо веранды и тут же вернулся назад: