Избранное

— Нездоровится, Федор Николаевич, вам… Вы бы закусили сейчас да полежали. А уж завтра в райцентр. Завтра и молоковоз пойдет… А?

— Нет, спасибо… Я сегодня пойду… Надо мне.

— Да, да, — закивал, придерживая очки, Кузьма. — Это уж точно, когда надо, то надо. Я вот так же всю дорогу в хлопотах… Егоровна придет в склад-то, говорит, закрывай — обед готов, а я не могу… Акты, которые дописать надо, непременно сперва допишу, а уж после домой… Закусывайте, закусывайте, Федор Николаевич. Вот черемшица… А вот рыбка…

Федор выпил стакан водки и почувствовал, как за-теплело внутри и начало медленно отмякать беспокойство.

— А ты все-таки смотри, Кузьма… Я тебя предупреждаю. Сегодня я не стану в бумажках твоих ковыряться, но держись, в любую секунду проверка нагрянет… И вообще, давно тебя пора с этого места скинуть… Шел бы ты в лес… Не хрена крысой сидеть в избе да промышленников объегоривать. Да, да… Помолчи. Послушай… У меня сигналы верные — мухлюешь со шкурками. Я тебя предупреждаю — сгоришь, дыма не останется.

Не к месту вмешалась Егоровна. У нее в отличие от тонкозвучного Кузьмы голос был грубый и хриплый:

— Все вы стращаете, Федор Николаевич… Раз в году к нам являетесь и стращаете. Разве можно? Кузьма и так без здоровья совсем, нервенный, по ночам вскакивает, а вы его еще больше… Вы бы сами с собой порядок навели…

— Чего? Че-е-его? Ты об чем несешь-то, Егоровна?

— Знаем чего, — блеснула из-под очков желтоватыми глазенками Егоровна. — У нас тоже сигналы имеются. И ежели их вывалить, куда следоваит, тебе, партейному, тоже не сладко сделается…

Федор закусил губу, соображая, что же это такое происходит вокруг. Злость он удержал и теперь придумывал, что сказать этой пустельге дальше.

— Ну-ну, Егоровна, — насильственно улыбнулся Федор, — ну и язык у тебя… На чем правишь его? Не на мужнином ремне?

Кузьма осторожно хихикнул.

— Это уж мы сами знаем… А то кушайте, Федор Николаевич, я, однако, с вами тоже пригублю за конпанию…

Федор теперь задумчиво ел, а говорил Кузьма:

— Да, брат… Во времена пошли! Женщина прет, што делегат какой… Откуда им сила такая дана только? Равноправность — штука великая… А што, Федор Николаевич, ревизия ко мне готовится?

Федор внимательно и отрешенно посмотрел на Кузьму:

— Для всех нас ревизия готовится…

Старательно, со знанием дела залил Ефим патроны парафином, капая на них со свечи, и набил ими свой старенький обтерханный патронташ. На ходу перекусил, что было на столе, тепло оделся, опоясался патронташем и вышел из избы, спугнув с места истомившегося в тепле Гаденыша. Скоро вернулся, держа в руке ошейник и цепь Урмана.

— У меня к тебе просьба имеется, — сказал он Полине. — Навздрючь-ка ему хомут урмановский… Он твоих рук не боится.

Полина замотала головой.

— Не буду… Вот убей, не буду…

— Да ладно тебе, — еще миролюбиво сказал Ефим, — чего там… Ты што, зверя пожалела? А чего ему сделается? Проветрится, да и все… Надень ошейник.

— Ефим… не надо… Не к добру ты охоту затеял…

— Перестань. Давай быстрее! Нам еще вон сколько верст махать… Не уроси! Надень ошейник-то! — Ефим начал закручивать цигарку, бросив цепь и ошейник на пол возле Гаденыша. — А я пока хлеба с салом отрежу… На всю ведь ночь уходим…

— Ой, Ефим… Богом прошу, не надо. Иди сам, а Гаденыша не трогай.

— Хватит! — прикрикнул Ефим. — Делай, чего прошу!

Полина встала и подошла к Гаденышу. Подняла с пола ошейник и опустилась на колени перед волком. На нос Гаденышу уронилась слезинка. Волк вздрогнул и перехватил ее языком.

— Гаденыш… Миленький… Ты уж прости…

Полина застегнула на шее волка ошейник. Щелкнула карабинчиком цепи. Закачалась из стороны в сторону.

— Ну и дура баба! — сказал Ефим, в сердцах сдернув с гвоздя ружье. — Одно слово, дура, — он подхватил конец цепи и дернул Гаденыша.

— Отпустись! Ну, отпустись, тебе говорят!

Полина не отпускала лижущего ей лицо Гаденыша.

Ефим разозлился.

— Ты отцеписся, нет?!

Волк ощерился.

— Ладно, ладно… Пошли… — Ефим рывком выдернул из избы Гаденыша.

У поскотины его остановил крик. Ефим оглянулся. На крыльце стояла Полина с мелкашкой в руках.

— Не ходи, Ефим! Отпусти зверя!

Он отвернулся и, не оглядываясь, зашагал дальше, поправив на плече лыжи.

За поскотиной, удерживая бьющегося на привязи волка, он надел лыжи и еще раз оглянулся. Полина вскинула винтовку. Ефим хищно ухмыльнулся, сплюнул и заскользил. Через секунду он услышал, как тонко взвизгнула над ним пуля, и, побледнев, повернул голову: увидел, как, отбросив от себя винтовку, застыла на крыльце Полина…