Избранное

Она заболела. Она поняла это ночью, почувствовав, что ее трясет, хотя в комнате жарко, и больно сводит что-то в спине, вернее, в крестце. Боль спустилась сзади по ногам, поднялась к пояснице, разлилась — она уже не могла терпеть, вертелась на койке, ложась то на живот, то на бок, подкорчивая ноги, пытаясь угреться, утишить боль, угнездиться удобнее. Наконец, ей стало жарко, пижама и простыня повлажнели от пота, боль отпустила, она забылась. Под утро ее снова стал трясти озноб и снова поползла боль от крестца к ногам и выше, по спине. Она поднялась, дрожа так, что стучали зубы и произносился какой-то противненький звук: «Ва-вя-вя…» Надела высохшие шерстяные носки, свитер, обернула поясницу шерстяным платком, подвинула койку к плите, прижалась спиной к ее горячему боку. Угрелась немного, озноб бил меньше, только сердце колотилось так часто, что она не успевала вздыхать. Скоро она почувствовала, что снова поднялась температура, очень хочется пить, пересиливая слабость и дрожь в руках, она налила горячей воды из чайника и, приподнимаясь на постели, хлебнула. Еле успела сунуть кружку на плиту, ткнулась бессильно лицом в подушку и лежала, слушая ставшие вдруг редкими и гулко взбалтывающими все внутри удары сердца.

Подумала вяло и облегченно, что теперь уже точно умирает, и, подавляя поднимающуюся несильную тошноту, стала вспоминать.

10

Раз или два в месяц Митя приезжал в Москву по делам дня на два, на три. И эти два-три дня с шести вечера до половины двенадцатого он оставался у нее, а в двенадцать он должен был звонить из гостиницы домой. Они не обсуждали этот порядок. Впрочем, позвонив домой, он звонил ей — она могла утешаться этим.

Отметив полугодие, они удивленно признались друг другу, что связь эта долговато затянулась. Оба сначала искренне думали, что дальше одной-двух встреч дел не пойдет: лишь бы прикоснуться друг к другу — и слава богу. Теперь невмоготу уже было не видеться по месяцу. Однажды Митя позвонил ей: «Ты можешь прийти завтра в шесть утра на Киевский вокзал? Только не огорчайся, я буду в Москве всего час». Конечно, она прибежала к шестичасовому экспрессу, но стояла в сторонке, ждала, пока Митя сам подойдет к ней: с этим поездом могло ехать достаточно его знакомых. Он действительно вышел позже всех, подошел сзади, тесно взял ее под руку, прижался лбом к виску: «Здравствуй. Прости, что я так рано тебя поднял. Но я хотел тебя видеть… Пойдем, мне на восьмичасовой самолет нужно не опоздать. Ты проводишь меня немного?» Она поехала с ним во Внуково, и долго не могла поверить, что никаких дел в Москве у него нет, просто он хотел ее увидеть, а к одиннадцати он должен быть в Киеве, на совещании…

Митя теперь звонил ей каждый день в десять часов, благо, с Киевом была налажена автоматическая связь, и она с легким сердцем пренебрегала всем, что могло бы ей помешать быть в это время у своего телефона.

Они говорили друг другу по телефону разные нежные слова и писали друг другу в письмах эти слова, и она замечала с удивлением теперь, что почти не интересуется своей работой, потеряла честолюбие и что не только не может заставить себя додумывать дома свои производственные сложности, но и на работе чаще думает о Митином последнем письме, чем о чертеже, наколотом на доску. Митя как-то тоже шутя пожаловался ей, что голова у него стала работать хуже, что он утратил «иллюзию цели», работает вполсилы, «потом что нету минуты в сутках, когда бы я не думал о тебе». Сначала им казалось, что это временно и потом все пойдет спокойней, но спокойней не становилось. К тому же дома у Мити стали что-то подозревать, начались ссоры. Обсудив всё между собой, они пришли к горькому выводу, что придется расстаться, все-таки они не мальчик и девочка, надо серьезно работать, а не заниматься глупостями.

Она плакала тогда, в эту их последнюю ночь, плакал и Митя, он даже остался у ней до утра.

Она уехала в отпуск на острова в Эстонию со своей обычной компанией, в этом году к ним примкнул еще подполковник в отставке. Правда, было ему уже сорок восемь, но по живости, веселости и умению ориентироваться в трудной обстановке он мог дать сто очков форы молодым. К концу их хождений он в нее серьезно влюбился, она кокетничала с ним довольно вяло, удивлялась себе: стареем, мать! Обменялись телефонами, адресами, он позвонил ей на следующий же день, как вернулись в Москву, но она сказала, что он не туда попал, бросила трубку и больше не подходила к телефону. Было воскресенье, она делала генеральную уборку и волей-неволей вспоминала, как в этом кресле сиживал Митя, пил чай, как она садилась возле его ног на маленькой скамеечке и клала ему голову на колени. В общем, вспомнить было что, она мыла полы, окна, двери и плакала злыми слезами.