Избранное

«Ну, ты и ломака, прямо красная девица!» — смеялась она, слыша, как ее несет возбуждение, опасное желание говорить много и насмешливо: в детстве она знала, что такое взвинченно-веселое состояние всегда к слезам. «Зачем ты смеешься надо мной? — сказал Митя серьезно и обиженно. — Я, правда, весь запутался, замордован и чувствую себя паршиво, хоть и лечился почти год. Видно, есть закон компенсации: очень я был удачлив, а теперь неприятность за неприятностью. И ребята дома болеют». — «А любовницы здоровы?» — «У меня нет любовниц… Брось этот тон, правда». — «Ты же знаешь, как я к тебе отношусь», — сказала она, так выложившись в эту фразу, что у ней даже слезы подступили к горлу. «Знаю». Они танцевали молча, только Митя перебирал слегка ладонью по ее голой спине, а когда они зашли за колонну, он вдруг прижался щекой к ее глазам, и она услышала, как колотится его сердце. Свое сердце она слышала тоже.

Потом он отвел ее за столик, она снова стала курить и в шутку целоваться с Барановым, на Митин столик она больше не глядела, словно они договорились. Он ушел с женой раньше, обернулся в дверях, они встретились взглядом.

Потом она увидела Митю спустя полмесяца, снова на конференции в министерстве. Она сама подала Баранову мысль послать ее туда, но не слушала доклад, а напряженно высматривала в зале Митю. Увидела наконец и опять, не помня, что с ней происходит, поднялась прямо во время выступления, прошла, села на свободное место рядом, а он покосился на нее и вдруг вспыхнул и уже не оборачивался к ней, положил подбородок на стиснутые кулаки, которыми он вцепился в спинку переднего кресла. И не сказал ей ни слова, когда встал в перерыве, заговорил с кем-то из проходивших, ушел с ним вперед.

Дома она провалялась весь вечер на диване, чувствуя свою обреченность, потому что ясно понимала: никогда у них ничего не будет, он не хочет переступить через какие-то свои правила, а может, боится за свою репутацию, боится, наконец, ее настойчивого желания быть с ним, несмотря ни на что. Она сама удивлялась этой постыдной своей настойчивости, раньше, наоборот, всегда приходилось долго обороняться. И еще было чувство унижения и женской неполноценности, раз он даже-не хотел разговаривать с ней.

Конференция продолжалась три дня, но она больше туда не пошла, сказав Баранову, что там обычная болтовня и интересных докладов не предвидится, а ей надо кончать узел. Приходя вечером домой, она сразу ложилась спать, приняв три таблетки люминала.

На третий вечер ее разбудил звонок. Не сразу проснувшись, она схватила трубку, там уже были слышны короткие гудки. Положила, но телефон тут же зазвонил снова. Там помолчали в ответ на ее «Алло?», потом сказали: «Здравствуй». Тут уж замолчала она. «Ну, что ты молчишь?» — «Так. Радуюсь». — «Чем ты занимаешься?» — «Сплю». — «Так рано? А я думал, у тебя очередной кутеж в ресторане». — «А ты чем занимаешься?» — «Ничем». — «Ну, приезжай ко мне пить чай с пирожными». В трубке помолчали, потом сказали: «Приеду». Раздались гудки, она положила трубку, не веря, что он и правда приедет: ведь он не знал ее адреса. Все-таки торопливо поднялась, оделась, убрала постель, сильно накрасилась, поставила чай. Накрыла на стол, и раздался звонок в дверь.

Он, не глядя на нее, раздевался, снял шарф, горсткой поправил волосы надо лбом. Прошел в комнату и стал с каменным лицом пить чай. Она тоже пила чай и смотрела на него в упор, улыбаясь по-глупому, чувствуя себя покойно-счастливой, и не страшно было, если больше вообще никогда ничего не будет. Он стал говорить что-то про заказ, про то, что при испытаниях на вибропрочность все время получается увеличенная вариация показаний, а она видела, что он волнуется, что у него дрожат мускулы возле губ. «Да все наладится, ты даже и не думай. Я сама еще раз прослежу по цехам и в лаборатории поторчу. Мне предстоит командировочка на комбинат, который нам ленту для мембран поставляет, я там проверю, точен ли химический состав, не халтурят ли они где. Не бойся, в лепешку расшибусь!» Она поднялась, приняла у него чашку, чтобы налить еще чаю, он тоже встал, больно взял ее за плечи и поцеловал стиснутыми губами.

Они сели на диван, он ткнулся ей лицом в колени, а она гладила его волосы. Потом он снова целовал ей лицо, глаза, шею, и она подумала, что он целуется как мальчик — сжатыми губами. И еще подумала, что вот все началось сначала, ничего не надо торопить, пусть все будет наивно и нелепо — это, наверное, смешно, что взрослый женатый мужчина и женщина, имевшая мужа и двух любовников, так по-сумасшедшему волнуясь, просто целуются, но это потому, что существует закон компенсации, и судьба додает ей недоданное. Впрочем, все это она подумала позже, тогда она просто волновалась не помня себя и целовала его, не веря толком, что все это на самом деле.

8