Избранное

И она не понимает, что есть нечто более страшное, чем труп на дороге, чем могила из льда и солнца, чем навсегда раскрытые глаза, выклеванные птицами. Каталина перестает касаться ваткой моих висков, отодвигается и, может быть, плачет. Я стараюсь поднять руку, чтобы достать до нее, но от усилия по руке к груди, по груди к животу пробегает острая боль. Есть нечто более страшное, чем труп на дороге, чем могила изо льда и солнца, чем навсегда раскрытые глаза, выклеванные птицами: безудержная рвота, безудержное желание испражниться или хотя бы освободить раздувшийся живот от газов - и невозможность это сделать; невозможность унять боль во всем теле, нащупать пульс на руке, согреть свои ноги; сознание, что кровь заливает нутро, да, заливает, захлестывает. Я-то знаю, а они- нет, и я не могу убедить их в этом. Они не видят, как кровь течет у меня изо рта, они не верят и только твердят, что у меня уже нет температуры - ох, какая там температура,- твердят «коллапс, коллапс», подозревают водянку, твердят одно и то же, когда удерживают меня и ощупывают. Они говорят о мраморном рисунке - я слышу,- о лиловом мраморном рисунке на животе, который я уже не чувствую, уже не вижу. Есть нечто похуже, чем труп на дороге, чем могила изо льда и солнца, чем навсегда раскрытые глаза, выклеванные птицами,'- это когда не можешь его вспомнить и вспоминаешь только по фотографиям, по вещам, оставшимся в спальне, по заметкам на полях книг. Но разве это пахнет его потом? Разве напоминает цвет его кожи? Нет, не могу о нем думать, если не могу видеть и чувствовать его;

я ехал верхом в то утро;

это я помню: я получил письмо с заграничными марками,

но думать о нем…

Ох, я все представил себе, узнал имена его друзей, вспомнил песни, ох, спасибо, но знать - как я могу все знать? Я не знаю, не знаю, какова была эта война, с кем он говорил перед смертью, как звали тех мужчин и женщин, которые шли с ним до конца; не знаю, что он сказал, о чем подумал, как был одет, что ел в тот день,- не знаю. Я придумываю пейзажи, придумываю города, придумываю имена и уже не могу их запомнить: Мигель, Хосе, Федерико, Луис? Консуэло, Долорес, Мария, Эсперанса, Мерседес, Нури, Гуадалупе, Эстебан, Мануэль, Аурора? Гвадаррама, Пиренеи, Фигерас, Толедо, Теруэль, Эбро, Герника, Гвадалахара? Труп на дороге, могила из солнца и льда, раскрытые глаза, выклеванные птицами…

Ох, спасибо, что ты показал мне, какой могла быть моя жизнь,

ох, спасибо, что ты прожил этот день за меня,

ибо есть нечто более страшное:

а? Что? Оно-то существует, и оно - мое. Это и значит быть богом, да? Быть тем, кого боятся и ненавидят? Это и значит быть богом, да? Скажите мне, ваше преподобие, как мне спасти все это, и я проделаю все, что положено: буду бить себя в грудь, поползу на коленях до святых мест, выпью уксус и надену терновый венец. Скажите мне, как все это спасти, потому что во имя…

- …сына и святого духа, аминь. Есть более страшное…

- Нет, в этом случае прощупалась бы опухоль, да и, кроме того, было бы смещение или частичное омертвение какого-нибудь органа…

- Повторяю, это флегмона. Такую боль может причинить только заворот кишок; отсюда - непроходимость…

- Тогда следовало бы оперировать…

- Может быть, началась гангрена; это тоже надо учитывать…

- Явный цианоз…

- Лицо…

- Гипотермия…

- Липосаркома…

- Замолчите… Замолчите!

- Откройте окна.

Я не могу пошевелиться, не знаю, куда смотреть, куда повернуться. Никакой температуры, только холод идет от ног; не просто холод или жар, как бывало… Такое впервые…

- Бедняжка… Она разволновалась…

…молчите… я знаю, какой у меня вид, не говорите ничего… знаю, что ногти почернели, кожа посинела… молчите…

- Аппендицит?

- Надо оперировать.

- Рискованно.

- Повторяю, почечные колики. Два кубика морфина, и он успокоится.

- Рискованно.

- Кровотечения нет.

Спасибо. Я мог умереть в Пералесе. Я мог умереть с тем солдатом. Я мог умереть в той голой комнате рядом с толстяком. Я выжил. А ты умер. Спасибо.

- Держите его. Судно.

- Видишь, чем кончает? Видишь? Тем же, чем и мой брат. Один конец.

- Держите его. Судно.

Держите его. Он уходит. Держите. Его тошнит. Его рвет тем, чем прежде он только смердел. Уже нет сил перевернуться. Он лежит лицом кверху. Рвет калом, жижа течет по губам, по щекам. Испражнения. Они кричат. Они обе кричат. Я их не слышу, но им надо кричать. Нет, ничего. Еще не случилось. Им надо кричать, чтобы этого не случилось. Меня держат, меня не пускают. Но нет. Уходит, уходит, без ничего, голый. Без своего добра. Держите его. Уходит.