Избранное

раздумывал, сам не зная, на чем остановиться. Но тут спор разрешил

Панкратов.

- Да сделаем, - говорит, - вровень с пулеметным вагоном. Чего

мудрить? По крайней мере, хоть вид будет у поезда.

Против такого предложения возражать было нечего. Двое или трое

самых горячих спорщиков, схватив провод, бросились в пулеметный вагон.

Наперегонки прибежали обратно.

- Два аршина и три четверти...

- Врет он, врет; три аршина без вершка...

Пошел матрос и принес достоверные сведения: оказалось, что

внутренняя высота вагона не три и не два три четверти, а только два с

половиной аршина.

Я присел с книжечкой на лафет. Подсчитал площадь продольных стен

вагона, площадь лобовых, поверхность потолка, сделал в книжечке

сложение и стал придумывать форму козырька для орудия.

На обоих моих плечах и на спине лежали горячие руки, кто-то

подпирал меня сзади, кто-то жарко дышал в ухо, и я едва водил по

бумаге карандашом.

- На паровозную будку прибавьте, - подсказывали мне. - А то она

ведь голая.

- Колеса бы тоже хорошо укрыть - и у паровоза, и у вагона.

Стальные на колеса фартуки нарезать!

- Накиньте, товарищ командир, хоть листов с десяток этой брони...

Я вспомнил, как низко опущена броня у того поезда, и добавил не

десять, а тридцать листов.

- Так...

Наконец можно было подвести общий итог: надо доставать 250

квадратных аршин листовой стали.

- Вот и готово, - сказал матрос. - Теперь краску надо придумать:

в какой цвет, ребята, поезд выкрасим?

Решили красить все под одно: в защитный зеленый цвет.

Мне посветили фонарем, и я написал письмо на завод.

Панкратов понес письмо в штаб, чтобы там оформили заказ и

отправили по назначению.

- Ну и заживем мы теперь в бронированной квартире, - заговорили

бойцы. - Куда вам, пулеметчикам, с вашим коробом! Мы у себя в квартире

окна прорубим и занавески повесим!..

Обсудив со всех сторон будущее житье-бытье в бронированном

вагоне, бойцы стали наконец укладываться спать.

Тут матрос отозвал меня к борту.

- Ты, командир, это как... - сказал он вполголоса, - пулю

отливаешь или взаправду все?

- А ты как думаешь?

- Я на передовую хочу.

- Вот и я хочу на передовую.

x x x

Комбриг в подтверждение своего устного распоряжения прислал мне и

письменный приказ: действовать только с позиций для тяжелых батарей.

Три, четыре, пять верст по железной дороге за линией пехоты - вот как

мы становились теперь для стрельбы. Веселого в этом конечно было

мало... Все - и пехота и обе наши батареи - впереди, а твоя гаубица

торчит среди поля одна как перст...

- Ничего, - говорил я себе и ребятам, - потерпим. Киев не за

горами, ответ придет скоро...

Каждый день, едва брезжил рассвет, мы с телефонистом Никифором

отправлялись на наблюдательный пункт. Никифор разматывал провод с

катушки, и я нес на себе телефонный аппарат. Да по винтовке у нас было

на плечах, да шинели в скатках, да по краюхе хлеба и куску сахару, да

фляжки с водой, - словом, уходили навьюченные, как в дальний поход.

Иначе было и нельзя: на бронепоезд мы возвращались только затемно - к

ночи и обедали.

Стрелять приходилось не так много, как в первые дни, - теперь

бригада отступала, не принимая большого боя. Было ясно: комбриг

сохранял силы, но каков его замысел, где, на каком рубеже он

намеревался задержать дивизии врага, - никто из нас не знал.

Но нет худа без добра. Пока затишье, я учился стрелять. Красный

офицер должен быть мастером в своем деле. "Эх, - думал я, - книжечку

бы мне в руки! Ведь все это, над чем я ломаю голову при каждой

стрельбе, давно и подробно где-то описано, и чертежи, наверное, есть,

все нужные расчеты... Читал бы я по вечерам эту книжку да

перелистывал". Но книжки у меня не было, и оставалось одно: выуживать

у Малюги то, что он знает.

В стрельбе Малюга оказался мастером. Ему, видно, надо было только

руки размять, чтобы показать нам все свое искусство. Лучше всего он

бил с прямой наводки, а не по моей телефонной команде. Правда, это

случалось редко, только при переездах, когда бронепоезд переменял

позицию. Но зато уж если Малюга поймает беляка в очко прицела - не

упустит. Иной раз с пяти-шести снарядов разносит в прах какой-нибудь

зазевавшийся обоз или колонну вражеской пехоты.

Когда Малюга бил прямой наводкой, вся команда сбегалась глядеть

на его стрельбу. А я следил только за руками артиллериста и запоминал

каждое его движение. Ведь этого и в книжках не прочтешь. Такую работу

видеть надо.

Раз за разом - я и набрался кое-чего от Малюги. Сам он даже и не

подозревал, что оказался моим учителем. Что поделаешь? Такой уж был он

человек, что приходилось выведывать у него все исподтишка. Как-то, на

первых порах, я было раскатился и попросил его показать мне действие

прицела. А он в ответ на это такую рожу скорчил, словно век не чихал и

подошло ему за все разы чихнуть. После этого я и отстал от него. Ни о

чем больше не спрашивал, а уроки брал негласно.

Чаще всего это бывало за ужином. Сидим мы, хлебаем щи, а Малюга,