Избранное

боевой приказ. Иметь на красноармейцах двойную норму патронов,

санитарные пакеты и продовольствие. Назначить в окопах дежурные части,

остальным дать полный отдых".

Извещение из штаба пришло с вечера. Меня с бронепоездом оно

застало на позиции. Я выждал, пока стемнело, и отвел бронепоезд для

снабжения боеприпасами на ближайшую тыловую станцию Попельня.

Снабдились. Я послал в штаб бригады связного.

Штаб расположился в поселке, недалеко от станции; связной должен

был доставить мне оттуда приказ.

Предварительное извещение мы получили с вечера, но я уже знал из

практики, что самый приказ будет издан ночью.

Наш комбриг подписывал приказы перед самым началом операции. Он

делал это для того, чтобы противник, если бы он даже и перехватил

через своих шпионов приказ, не успел бы ничего предпринять.

А в эту ночь еще с нашей стороны работала усиленная разведка:

штаб собирал самые последние данные о расположении наступавших, их

коммуникациях и резервах.

Словом, у бойцов было время, чтобы хорошо отдохнуть.

И вот мы, команда бронепоезда, собрались под бревенчатой крышей в

нашем "кубрике". Перед боем ведь всегда тянет побыть с товарищами...

Уселись мои бойцы в кружок около фонаря, потолковали о том о сем, сели

писать письма. Кто писал отцу, кто матери, кто прямо на деревню -

"обществу". Многим некуда было писать: родные места остались за

фронтом, и бойцы, чтобы облегчить тосковавшее сердце, посылали о себе

весточки в семьи товарищей. И вышло так, что под письмом Панкратова -

он писал к себе в Рязань - подписались еще двое, в письме пулеметчика

Молодцова поставил свою фамилию и его напарник Крыниця. А матушка

Никифора обрела в эту ночь целых пятерых нареченных сынов...

Кончили бойцы писать, стали складывать письма треугольничками.

- Ну, а от бобылей-то поклон посылаете? - пробурчал матрос, все

время молчавший. - От меня бы послали... Не грех и от командира слово

прибавить.

Тут попали в письма и наши поклоны.

Федорчук собрал всю почту и понес на станцию.

Оттуда он вернулся со свежими газетами.

И как же мы обрадовались все, когда вдруг неожиданно в вагон

вошел Иван Лаврентьич!

Он распахнул плащ, похлопывая себя по карманам:

- Ну что ты скажешь? Собрался в объезд частей, а табачок забыл...

Дай-ка, думаю, загляну на огонек в попутную избу, авось добрые люди

выручат!

Он, посмеиваясь и приглаживая усы, присел на ящик.

Ребята принялись угощать его из своих кисетов.

Иван Лаврентьич взял по щепотке табаку у одного, у другого, а

матрос принес ему нераспечатанную осьмушку из нашего артельного

запаса. И сразу же захлопотал насчет чая.

- А ты это брось, Федорчук, - остановил его Иван Лаврентьич. -

Недосуг мне с вами чаевничать. Сейчас поеду.

Но мы не отпустили начальника политотдела.

- Иван Лаврентьич, - заговорили бойцы, - побудьте с нами.

Обрисуйте нам текущий момент! Охота знать, что на свете делается...

Начальник кивнул на свежую пачку газет:

- Да вы же грамотные. Вот и читайте.

А бойцы опять:

- Иван Лаврентьич, вы так складно рассказываете... Вот у нас спор

зашел: была нынче весной Советская Венгрия - а где она? Толкуем

промежду собой, да все врозь. И Советская Бавария была - опять не

стало, как же так? Чтоб люди за свою Советскую власть не заступились.

Непонятно.

- Что ж, давайте поговорим, - сказал Иван Лаврентьич,

присаживаясь поближе к фонарю. - Мало еще у них каленого народа -

коммунистов мало, большевиков, - сказал Иван Лаврентьич. - И

классового опыта нет... Но дайте срок, и они выйдут на дорогу.

Слыхали, что товарищ Ленин говорил на конгрессе Коммунистического

Интернационала? Говорил товарищ Ленин перед делегатами рабочих разных

стран и сказал так: "Пусть буржуазия всего мира продолжает

неистовствовать, пусть она изгоняет, сажает в тюрьмы, даже убивает

спартаковцев и большевиков - все это ей больше не поможет. Победа

пролетарской революции во всем мире обеспечена". И рабочие разных

стран запомнят это ленинское слово... Победа, товарищи, за нами!

Иван Лаврентьич уехал. Я уложил бойцов спать.

Приказа из штаба еще не было. Я с Федорчуком, Малюгой,

Панкратовым и машинистом сделал обход поезда. Мы проверили вооружение,

паровоз, ходовые части вагонов - все было в боевой готовности.

После этого я и своих помощников уложил спать.

Мне хотелось остаться одному и побыть у орудия.

Внизу мерно расхаживал часовой. Я его не видел в темноте и только

по хрусту песка мог определить, когда он приближается и когда

удаляется от меня. Но этот шорох не мешал сосредоточиться.

Я предупредил часового, чтобы боевой приказ, как только он будет

получен, подали бы мне сюда, к орудию.

Начала всходить луна, похожая на большой неразгоревшийся фонарь.

Таким блеклым очком светит только что зажженная железнодорожная

стрелка, пока стрелочник еще приправляет фитиль. Вспомнились

стрелочные огни, и я почувствовал, как стосковался по ним. Ведь после

Проскурова - на станциях ни огонька: все делаем в темноте, все