Избранное

Хьюстон я пропускаю. По-моему, это хороший университет. Я там провел всего полгода и наведывался туда не часто. Кое с кем я, что называется, подружился, но друзей этих совершенно забыл. Одно только хьюстонское воспоминание меня ранит до сих пор: малолюдный аэропорт, откуда я так часто улетал в шумный Сент-Луис и порой на том же самолете — дальше, в Нью-Йорк, не разнимая сплетенных рук; нас ждал такой «божественный» уик-энд, что тут и помнить не о чем. L’année de Christabelle [59]. Все его «божественные» подробности вылетели из памяти!

В чем было ее обаяние? В обворожительном неведении? В жадном стремлении все испытать? В ее фарфорово-голубых глазах, всегда устремленных за пределы видимого? Это-то мне и тогда было ясно. Я не соображал другого: что пылкая, смелая, дерзкая и неопытная девочка может обернуться алчной и мстительной Медеей, хотя, если б я это и соображал, я бы, несомненно, любил ее еще больше. И еще я не соображал, что, открывая ей ворота в мир, то есть рассеивая таинственную мглу за воротами, я очень много терял в ее глазах. «Бедный мальчик! — должно быть, вскоре подумала она. — И это всего-то навсего?» Разоблачитель тайн оставался возлюбленным ученицы, но что это была за двусмысленная любовь! Сперва наставник, потом сообщник, которого надо бросить, предать и, отомстив ему, жалеть его всю жизнь. Сочувствие под маской желания? Кому это понравится? Некоторые это выдерживают. Сжиться с этим никто не может.

Процесс этот медленно начался, покуда я жил между Хьюстоном, Сент-Луисом и Нью-Йорком; в Европе он пошел со скоростью курьерского поезда. В июне ее наконец отпустили туда одну, как она гордо сообщила, после жуткого скандала. Оба они, ворчала она, увязались за нею в Нью-Йорк и не отвязывались до самолетного трапа в аэропорту Кеннеди. Их беспокойство тронуло меня еще тогда, несмотря на ее смешки. Потом, когда оказалось, что я тоже в дураках, я был пуще прежнего тронут их нежеланием расставаться с ее юностью: Бобу хотелось, чтобы она сохраняла чистоту, Леоноре — чтобы хранила девическую осанку. Добились они только того, что она учла их желания и сочинила себя в двух нужных ролях. Я встречал нью-йоркский самолет. Дожидаясь его в Хитроу, я, помню, позвонил Нане. Когда после незначащих фраз она вдруг спросила: «А в Дублин ты не собираешься?» — я физически почувствовал одновременный отлив ее материнской заботливости и прилив супружеского облегчения, ответив: «Нет!»

— Как там Ана? — спросил я и ревниво выслушал ее длинный и любовный отчет…

— Насколько я понимаю, — продолжала она, и я точно увидел ее сочную, насмешливую улыбку, — пока ты гостишь по эту сторону Атлантики, моя старая подружка, милая старушка Эми Пойнсетт, нанесет за океаном визит другому нашему общему другу, Бобу-два.

На моем берегу Ирландского моря последовала задумчивая пауза.

— Это я ее интересую?

— Вот уж не думаю. Она просто позвонила мне по старой памяти, потому что Боб-два упомянул тебя в письме. Она же не знала, в отличие от нас с тобой, что муж мой куда-то пропал.

— Значит, я его интересую?

— Чего ради?

— Тогда зачем ему европейская специалистка, американских, что ли, нет?

— По-моему, он отыскивает концы, они же начала, испанской родословной своей жены. С какой стати он будет тобой специально интересоваться? Я бы на твоем месте не волновалась, Биби. Ей уже, наверно, лет сто, они никогда тебя не видели, и скорее всего, она вернется из Штатов прежде, чем ты туда вернешься. Хочешь, мы с тобой съездим куда-нибудь на недельку? Ты один? В Париж, пожалуй, в Женеву, на Озера, к Вальденским долинам не поедем, в Турин и так далее. Lasso me [60]! Мы же с Аной договорились провести июль в Коннемаре, на нашем Диком Западе. Нет, Европа ее ничуть не интересует. Она из той нынешней молодежи, для которой старая Европа — ржавые ворота в запущенный сад. Она меня зовет. Ну, я полетела.

Через пару секунд я и думать забыл об Эми Пойнсетт. Мне шел семнадцатый год. Любовь моя была в зените. Наше первое европейское лето широко раскрыло объятия.

— Я пришлю тебе открытку! — крикнул я, чтоб удержать ее у телефона. — Ты откуда хочешь открытку получить?

— Из Техаса. Бедный Биби! Бедный изгнанник с Эрина! Еще два года, не меньше, Ана отсюда никуда не денется. Она иногда спрашивает про тебя. Передай там мой привет…

— Где? Кому? Чему?

— Озерам, где наше дитя явилось мне звездной пылинкой. Addio! [61]

— Addio!