Избранное

Но Маджеллан не слушал нас. Он не спускал глаз с озера: оно становилось все темнее, и отмели клубились, словно дым.

— Мой отец, — задумчиво сказала сестра Магдалина, — был врачом. Я и это могу по-ирландски сказать. А мама умерла, когда мне было четырнадцать лет… Мое детство прошло в одиночестве… Отец женился второй раз.

А Маджеллан все смотрел на озеро. Сестра Магдалина что-то сказала о забытой тетрадке и упорхнула в дом. Мне надоело слушать воспоминания Вирджилиуса и Крисостомы, и я отправился на танцы. Лишь тогда я заметил в прихожей Маджеллана и Магдалину. Она утирала глаза его большим и красным носовым платком.

Когда я вернулся с танцев, на небе сиял полумесяц и над сырой землей клубился призрачный печальный свет. Дом стоял безмолвный, черный.

Мне кажется, это Вирджилиус придумал играть в расшибалочку на садовой дорожке, и в тот самый первый вечер, когда все мы играли, Магдалина впервые назвала Маджеллана «Джелли». Я пришел позже и увидел, что трое играть не умеют, а брат Вирджилиус вовсю старается их научить и все смеются. Брат Маджеллан к тому времени стал называть сестру Магдалину «Мэгги», Крисостома, естественно, превратилась в «Крисси», и уж коль скоро среди них был «Джелли», то и брат Вирджилиус стал «Джилли». Как все это смешило их! В завершение веселого вечера я пригласил всех в гостиную, где сел за пианино и научил их хором петь: «Bab Eró gus О mo mhile grâ».

У Крисси оказался такой сильный мелодичный голос, что мы были поражены. А Вирджилиус захлопал под конец в ладоши и крикнул: «Я не сомневался в тебе, Крисси! Я знал, что в тебе что-то есть», и попросил, чтобы она одна пропела еще раз всю песню. Когда она запела, мы услыхали, что ей подпевают чьи-то звонкие голоса: то была компания, катавшаяся по озеру на лодке. Они подхватили песню хором и вторили нашей Крисси, пока не скрылись за отмелью, откуда пение их доносилось смутно.

— А вы знаете, — проворковала Магдалина, — я ведь совсем не поняла, о чем это в ней поется. Ты бы не мог перевести мне эту песню, Джелли?

— С легкостью, — ответил Маджеллан. — Молодой человек поет песню своей даме, а говорится в ней о том…

Тут он стал переводить и вдруг покраснел, и чем дальше он переводил, тем становился краснее, а Вирджилиус подмигнул Магдалине, которая с чинным видом поводила своими большими глазами и сжимала губки, чтобы не рассмеяться. Но потом Маджеллан высунулся из окна взглянуть на озеро, а Магдалина так и покатилась со смеху. Крисостома сказала: «Сестра, я, право же, думаю, нам пора удалиться».

— Джелли, — сказал Вирджилиус, когда девушки ушли. — Ну и дурень ты, ума у тебя не больше, чем у двухлетнего ребенка.

Я заметил, что, когда монахи и монахини ссорятся, они всё больше удивляются и ужасаются, а не сердятся: словно ребенок, нечаянно налетевший на дверь, или теленок, которого впервые отстегали крапивой. Обычно взрослые кончают в таких случаях хорошей перебранкой или дракой. Я сбежал на кухню проверить на миссис Райдер, как велики мои успехи в ирландском. Она пекла пирог и мурлыкала себе под нос: «Bab Eró…» Тут на скамье со спинкой сидела ее двоюродная сестрица, служившая на почте. Она спросила, у кого это такой красивый голос. Миссис Райдер заявила, что дом ее осенила благодать.

— Дивные создания! Сердце радуется, когда слышишь, как они щебечут. В моем доме поселилось четверо святых.

— Только четверо? — обиделся я.

— В котором часу изволил явиться вчера ночью? — спросила она, и наш изящный разговор стал удручающе грубым.

Следующий вечер также был пленительно тих. Мы слышали, как плещется в озере форель и как жуют жвачку лежащие на отмели коровы. Все мы собрались на верхнем этаже, я играл на пианино, Вирджилиус сидел на подоконнике перед открытым окном, пел и отбивал такт серебряной пивной кружкой, которую юный Райдер получил как победитель в перетягивании каната, Джелли и Мэгги уже потихоньку начали вальсировать, а Крисси то веселилась, наблюдая, как бедняга Джелли учится танцевать, то принималась петь — тоже «Bab Bab Eró…» — и заливалась как птичка. Я думаю, по всему озеру было слышно, как мы музицируем.

Дверь распахнулась с таким грохотом, что загудело пианино, и похожая на черную бочку фигура местного викария загородила дверной проем, ибо, хотя его преподобию было никак не больше двадцати пяти — думаю, он служил в своем первом приходе, — он был очень толст. Кроме того, он был заносчивый и чванный. В колледже мы называли его Жаба. На секунду все мы замерли, как в остановившемся кинокадре — пивная кружка застыла в воздухе, вальсирующие танцоры превратились в две восковые фигуры, а Крисси окаменела с открытым ртом.