Обнаружив, что жиличка не расположена поддерживать разговор, старуха, превозмогая боль, встала и с помощью дочери и зятя отправилась из своего угла наверх — спать. Еще некоторое время из ее комнаты над лестницей доносились кряхтение и стоны, затем кухня погрузилась в вечернее молчание. Когда музыка звучала тише, было слышно, как на улице мальчишки гоняют обруч по асфальту. Она приглушила радио, чтобы не мешать старухе, и музыка разлилась в воздухе тихим шепотом.
Вернулся сверху хозяйкин муж и принялся шарить в ящике кухонного шкафа.
— У меня, помнится, был здесь где-то шматок веревки.
Она откинулась на спинку стула.
— Пишете всё? — бросил он, склоняясь над ее плечом.
— Да, письмо родному человеку.
В тесном домике обходились без гостиной — огромный недостаток: ей негде было уединиться, только в собственной каморке, такой крохотной, что там не умещался даже стул и приходилось сидеть на кровати.
— Ночь-то какая, слава те господи, — красотища! — сказал он, не переставая рыться в шкафу. — Вон как вызвездило. Небо — что твое решето.
— Это хорошо. Добрый знак.
— А в воздухе, заметьте, уже осень чувствуется. И куда я, черт бы меня драл, ее засунул? Звезды будто в мороз попыхивают. А, вот она, окаянная. — Он задвинул ящик и, направляясь к двери, бросил с самодовольной ухмылкой: — Не забудьте поставить в конце «целую».
— Я пишу подруге, — сказала она с горечью, но он не поверил и, закладывая щеколду, захихикал.
Она перевела взгляд на письмо, «…порождает во мне страстное желание…» Фу! Вымарала толстой чертой. Прильнув к заднему оконцу и затенив ладонью глаза от кухонного света, она поглядела наружу. Там, сияя звездами, белело небо.
В кухне все еще легко кружила музыка.